Но тут он как мысли мои прочитал.
– Сто шекелей, – говорит, – не проблема. А потом ты забыл, наверно, я ничего ни у кого никогда не прошу.
– Тебя забудешь, – бурчу и вдруг завелся: – Что ты за человек такой, Ткач? Три года вместе лямку тянули. Под камнями стояли, под выстрелами, а никто о тебе ничего не знает. Может, ты шпион какой?
Улыбается своей кривой улыбочкой.
– Вот так, – говорю, – всю дорогу. Тебя спросишь, а ты молчок. Тоска, Вася, ты уж извини.
Тут мы пришли по адресу. Заведение оказалось и в самом деле симпатичным, и ребята уже ждали за дубовым столом. Все очень Васе удивились. Никто не ожидал его увидеть. Ну, сел Ткач и вокруг него, по обыкновению, будто колпак образовался из пуленепробиваемого стекла.
Мы выпиваем, мясом жареным закусываем, языками чешем, а он сидит молча и на всех нас смотрит, как чужой, но улыбается криво, мерзко. И зачем я его с собой притащил?
– Вась, – говорю. – Ты хоть пива выпей, обижаешь компанию.
– Пива? – говорит. – Можно.
Заказал я ему большую кружку. А потом и забыл о Ткаче. Очень уж мы с ребятами разошлись, вспоминая дни веселые. Потом смотрю, он эту кружку высосал всю до капли и смотрит на нашу компанию опять же с улыбкой, но не обычной – прямая получилась у захмелевшего Васи улыбка.
Тут я и понял, что настает для нашего друга «момент истины».
– Вась? – спрашиваю. – У тебя твои крючки-спицы с собой? Связал бы нам что?
– Вам-то зачем? – говорит Вася. – В Израиле разве думаешь, что на себя надеть. Здесь мечтаешь все с себя побыстрее снять.
Во, какую длинную фразу выдал! Ребята на Ткача вылупились, будто в первый раз его увидели.
Шимон даже поднялся во весь свой баскетбольный рост:
– Ты чего сказал, повтори.
Вася повторил, только еще добавил, что в конторах кондиционеры работают. Там даже холодно бывает, но этот холод не на пользу, потому что выходит человек на улицу, в жару – и сразу может простудиться от перемены климата.
– Класс! – сказал Шимон, сел и сразу допил свой фужер с вином до капли.
Потом снова все пошло по-старому. Только я Васе еще одну кружку с пивом заказал. Очень уж мне понравилась его разговорчивость. И не зря позаботился о товарище. Он потом меня проводить вызвался до Центральной автобусной станции. А по дороге вышел у нас вполне человеческий разговор, без умолчаний и кривых улыбок.
– Извини, – сказал тогда Вася. – Мне пить нельзя, потому что мой папа был алкоголик. И мама всегда просила, чтобы я ни капли, никогда. Отец от цирроза печени умер, совсем молодым. Я его плохо помню.
– Так это ты «по маме» в Израиль попал? – спросил я его.
– Ну да, а что, какая разница?
– Не в разнице дело, а почему она тебя одного к нам отправила?
– Бабушка, папина мама, болеет очень… Мама ее с собой взять не может, она русская, а как оставишь? Меня бабушка растила, потом сестру Олю.
– Родную сестру?
– Сводную… Мама хотела еще замуж выйти, не получилось, а Оля получилась. Ты не думай – она отличная девчонка.
– Так, – сказал я. – С тобой все ясно… Хотя нет. Ты один мужик на троих женщин, как же они тебя отпустили?
– Все просто: в русской армии денег совсем не платят, – сказал Вася. – А в нашей сто пятьдесят долларов… Я деньги эти им посылал. Они на них и жили. Понимаешь, бабушка совсем не двигается, за ней уход какой нужен. Мама подрабатывает время от времени, но гроши. Сестренка в шестом классе учится. Ей еще работать рано.
– Так ты все деньги в Россию посылал?!
