Брат потом вернулся и забрал ее к себе. Не бил. Научил читать. Продал за мешок картошки.
Его она тоже поняла: семеро по лавкам, лишний рот. А картошка – это жизнь…
Она умела приспосабливаться. Быстро привыкла к новому дому. На работу Николай ее не пускал, хотел чтоб за хозяйством следила: корова, поросёнок, десяток кур.
Вставала она с рассветом и, отправив корову на выгон, возвращалась делать мужу завтрак: яйца, хлеб, молоко. Потом за ним приезжал автомобиль, и он, скрипя портупеей, уезжал на работу.
Обедал муж на службе, а ужинал всегда дома, и ужин любил богатый: борщ, мясо с картошкой, яичницу со шкварками…
Бил редко, говорил с ней – ещё реже. Она даже не знала, где он служит. Знала только, что он – большой начальник: водитель у него с машиной и маузер на боку.
Радовалась, что сытно. Тайком брату в деревню переправляла картошку. Каждый месяц – мешок…
Дома всё было – как муж скажет. По выходным он любил сам поковыряться в огороде, с наслаждением колол дрова. А под вечер любил есть особое блюдо, которое готовил сам: тюрю из хлеба, размоченного водкой. После чего кряхтел, пел: «Эх, Маруся, нам ли жить в печали?» и тащил её в кровать. Потом она аккуратно выползала из-под него, спящего, и тихонько шла спать на своё обычное место – тюфячок у печки.
Всё она делала так, чтоб он был доволен. Не перечила и не своевольничала, не приведи Господь. И только одна у неё была странность, да и то небольшая: сама завела на кухне шкафчик, где начала коллекционировать баночки. Разные: большие и маленькие. В них – приправки.
Николай ухмылялся, но позволял. И даже привык спрашивать: «С чем сегодня мясо? С тмином?». Иногда угадывал, иногда – нет.
А однажды принес ей кулинарную книгу. Посмотрел – справится ли прочесть. Справилась.
Принес ещё одну. Ещё…
И как-то понемногу привык, что балуют его на ужин редкими блюдами. Сам начал приносить: то утку, то ананасы.
И начал спрашивать уже другое: «Что у нас сегодня? Утка пекинская?».
Улыбалась она в ответ, но молчала. Привыкла помалкивать. А он ответа и не ждал – привык.
И вот однажды он сказал: «Приведу гостей. Поросёнка молочного в яблоках сделать сможешь?».
Улыбнулась, кивнула.
«А шашлык кавказский?».
И шашлык смогла.
Пошло с тех пор: как выходные или праздник какой, гостей у них – полон дом. И стол ломится, и блюда редкостные. И хозяйка хлопочет.
Одна только особенность: за стол не садится, наливки не пьёт, с гостями не танцует.
Помалкивает.
– Чё ж, Коля, жена у тебя молчаливая такая? – спрашивал у него Иван, сослуживец с таким же наганом.
– На то и жена, чтоб молчала. Поговорить, Ваня, я и с тобой могу, – отвечал тот.
Остальные гости её вроде и вовсе не замечали. Зато этот, Иван, заприметил крепко. Стал норовить в уголок зажать втихомолку. Лапал крепкими пальцами, слюнявыми губами лез целоваться.
Шептал странное:
– Не жилец твой Колька-то. Стрельнут его – пойдёшь ко мне в хозяйки?
Зоя молча уворачивалась. Но однажды – не успела. Тот вжал её крепко в угол, задрал платье.
Губами ей в ухо зашипел:
– Закричишь – убью!
Не закричала. Только отбивалась молча. А он дышал часто-часто и что-то шептал, шептал… И только когда начал расстегивать штаны, впервые разомкнула губы.
Получился крик:
– Геть, поганец. Геть!
И – вот чудо! – словно волной того отбросило, прямо вмяло в стену. Сполз он по ней, словно тряпка.
На крик прибежал Николай. Посмотрел на мятого гостя. Потом на неё.
