Сегодня мне кашеварить, поэтому я утром вскакиваю пораньше, зажигаю керосиновую лампу. Обычно освещение было от генератора «Урала» или трелёвщика, но те сейчас не на ходу. Свечу на своё кровавое лежбище и прихожу в ярость, сгребаю всё и выкидываю на мороз, в сугроб – вот вам кровопийцы. Потом быстренько чищу прогоревшую печь заготовленной с вечера берестой и лучиной растапливаю по новой, и к подъёму остальных на столе уже стоял завтрак, в моём понимании достойный мужиков: какао, чай, блины с маслом и мёдом, плов со свининой, размороженный но, уже свежий горячий хлеб.
От запахов мои коллеги давно проснулись и просто лежали, нагоняя слюну, и, как только я свистнул «подъём», они, не умыв даже морды, уже сидели за столом. Слов не было, было только довольное урчание и стук ложек. На обед они прибежали раньше времени, но щи с мясом и макароны по-флотски уже были готовы, смели всё, ни один не отстал. Вечером они ели у меня наваристый мясной суп с клёцками и классные рыбные котлеты из трески, с рисовым гарниром.
На вечерний чай я подал им оладьи с джемом и подобие омлета из сухого молока и яичного порошка. Слопали всё. С чувством выполненного долга, я устраиваюсь на своей, промороженной за день, постели, предвкушая нормальный сон, но увы…. Только я закемарил, как геолог Валера тянет меня за конечность, приглашая к разговору: «Мы тут посовещались и просим тебя заниматься только камбузом, то есть готовкой. Твою работу мы справим сами, а вот хорошее питание, как мы поняли, обеспечить нам можешь только ты. Ну как, согласен?»
С ранья до позднего вечера торчать у плиты, готовить, мыть посуду, за одно наводить марафет в жилухе, блюсти чистоту да ещё рубить дрова для баньки и своей плиты, это вам совсем не «рахат-лукум». Но общество просит, и я, скрепя сердце, соглашаюсь, сам виноват – перестарался, выходит.
И потянулись мои похожие один на другой деньки. Я готовил им уху из трески, супы, борщи, рассольники. Они объедались тушёными зайцами, жареной рыбой, котлетами, пельменями и варениками с картошкой. Свежий репчатый лук, капусту и картошку нам привезли с артели. Теперь я мог делать пюре, тушить капусту – и всё это со свежим лучком. В пятилитровых банках у меня стояла и малосольная рыба, переложенная кольцами лука и залитая растительным маслом, она шла на ура под отварную картошечку и пюре.
К хорошему человек быстро привыкает: со временем мужики обнаглели и стали заказывать мне свои любимые блюда загодя, как у любимой тёщи в гостях. Я крутился как белка в колесе и худел. Они поправлялись, борзели, становились ленивыми, и мне иной раз приходилось на работу их выгонять чуть ли не пинками. Кто-то из них уже начинал ворчать: «Ну вот, опять накормил дышать нечем, как вот с таким брюхом на полигон тащиться?» – «Я, пацаны, готовлю по вашей просьбе, может, кто-то забыл об этом? А будете вы свою кишку набивать до отказа или нет, это ваше дело. Всё пипец – завтра у вас разгрузочный день, вам же на пользу, а у меня выходной, хотите вы этого или нет».
Поутру всё же приготовив им завтрак и объявив, что обеда не будет, я становлюсь на лыжи и ухожу в лес, где на заячьих тропах стоят петли. Моих угроз никто, конечно, не испугался: еды было и так полно, а уж подогреть у них умения и желания должно хватить.
В тех местах, в низине, били минеральные ключи, и вода круглый год, даже в самые лютые морозы бурлила, источая запах углекислого газа. Аборигены из посёлка частенько приезжали на вездеходах за этой целебной, как они называли, «кислой» водой, а их алюминиевые канистры со временем раздувались и становились круглыми как резиновые мячи.
