Из денника выходят Ким Кимыч и Док.
– Плачешь? – спрашивает Ким. – Ишь, мы какие нежные! Первый раз роды приняла?
– Она не плачет, – отвечает за Ольгу Аполлинарий, – она пробуждается.
– Спящая красавица, – смеётся Ким.
– Вы злой, очень злой! – произносит Ольга.
– Замолкни, глупая женщина! – раздаётся из-за стены конюшни голос Бенó. – Ничего не понимаешь! Иди лучше взгляни, как твой первенец мамку сосёт.
16. Интерьер. Конюшня.
Тонконогий, чёрный, с белой звёздочкой посредине лба жеребёнок. Ольга подходит к нему, гладит, что-то шепчет. Док наблюдает за тем, как меняется Ольгино лицо, как будто мягчает, даже лёгкая улыбка появляется. Ким и Док переглядываются, тихо выходят.
– Не мешай, – сердится Бенó, – это его первый завтрак. Лучше помоги убраться, вынеси на задний двор подстилку. Ну что застыла-то?
Ольга не возражая, собирает мусор, выносит.
– Малахольная, – ворчит Бенó ей вслед.
Ольга возвращается, берёт правой рукой мальчика за подбородок и тихо произносит:
– Смени-ка тон. Я тебе в матери гожусь.
– Ой, ой, ой, мамуля! Больше не буду, прости!
– Дурачок, – ласково трепет его волосы, но вдруг отдёргивает руку, резко поворачивается, выбегает.
17. Интерьер. Квартира Доктора. За окнами темно.
Ольга и Док на кухне, Ольга готовит завтрак, накрывает на стол, подаёт, садится напротив Доктора.
– Аполлон Аполлинарьевич, можно я буду звать, как все, а то очень длинно, мудрёно.
– Хоть горшком называй, только в печь не сажай.
– Какое имя жеребёночку дадите?
– Это у человеческих детёнышей всё просто, либо в честь святого, иль мамы-папы-деда-бабки, а то и просто, с потолка. А у нас, ой, какие проблемы. Хозяин скоро прибудет, сочинит имечко твоему первенцу.
Ольга резко вздрагивает, съёживается, шепчет:
– Не говорите так.
– Намаялась ты, видно, девонька! – Док хочет погладить Ольгу по плечу, но та резко отстраняется. Док меняет тему, – попроси Ким Кимыча научить тебя ездить на лошади, хочешь?
– Его? Нет, он злой.
– Ничего-то ты в людях не понимаешь. Ладно, пойдём-ка лучше, у меня обход.
18. Интерьер. Конюшня.
Доктор и Ольга заходят в денники, почётным эскортом их сопровождают собаки по имени Мальчики. Доктор осматривает коней. Вместо докторского саквояжа, у него перекинута через плечо большая сумка, в которой всевозможные мази, лекарства и специальные, широкие бинты. Лошади тянутся к нему, блестит влажный глаз одного из коней. Док бормочет:
– Ну, Гомер, полегче нынче? То-то, друг ситный, а как на дыбки-то вставал, а кто меня укусил? Стыдно теперь?! И не фырчи, пожалуйста, никто тебя не боится. Олюшка, – обращается старик к Ольге, – поговори с ним, сахарку дай, сейчас мне швы снимать надо.
Ольга достаёт из кармана кусок сахара, протягивает Гомеру, другой рукой с опаской гладит коня по морде. Доктор исподтишка смотрит, готовый в любой момент придти на помощь, но конь спокоен. А Ольга совсем близко приблизилась и тихо, еле слышно заговаривает:
– Не вздрагивай, не трясись ты, доктор больно не сделает, – сама того не замечая, она всё ближе и ближе к коню, и вдруг целует его в щипец, приговаривает, – детка моя, деточка моя!
Конь осторожно кладёт голову Ольге на плечо, жарко дышит, прядёт ушами. Ольга уже не шепчет, бормочет что-то бессвязное, даже воет, словно плакальщица на похоронах. Док внимателен, но не делает ни одного движения в её сторону.
Неподалёку в пустом деннике, чуть приоткрыв загородку, наблюдают эту безумную сцену Бенó и Ким.
