Солнце взошло в пять часов утра. Володька уже сидел на колоде поваленной вербы, недалеко от дома Ирки. Верба была повалена ветром, с вывороченными корнями. Она с укоризной показывали миру свою подземную часть, что так немилосердно обошлась с ней природа, Но она не сдавалась. Новые ростки жизни, в виде тоненьких бледно-зелёных веточек из её корявой коры тянулись к Солнцу. Они жили за счёт ствола, пока ветер и Солнце не высосут из него живительную влагу. На опушке лесочка появилась Ирка. Увидела неожиданно Володьку и остановилась. Постояла. Опять сделала несколько шагов по направлению к нему. Снова остановилась. Потупила взор в землю и большим пальцем правой, своей босой ножки начала ковыряться в траве. Володька встал и подошёл ближе. Остановился. Второй раз подошёл почти вплотную. Ирка не поднимала глаз.
– Я искала гусей, – сказала она.
– Я, тоже – ответил Володька. – Гусей никаких не было. Всех гусей порезали и поели немцы, а другие ещё не наплодились.
Долго стояли молча. Что творилось в их душах? Первым поднял глаза Володька, за ним – Ирка. Улыбнулись. Иркина кофточка в районе сердца сильно пульсировала. Одновременно, с каждым вздохом, поднималась и опускалась, уже оформившаяся девичья грудь. Она волновала, она завораживала, она обещала. Он смутно понимал, что она обещала, но что-то большое, только ему принадлежащее, то, что могла обещать именно эта грудь, именно под этой кофточкой, именно у этого сердца. Разве он никогда не видел женскую грудь? На Украине? Где женщины особенного телосложения и их пышущие формы все снаружи и не заметить их нельзя?! Конечно, видел. Но то разве грудь?! – Он не хотел обидеть своих сельчан и уничижительно отозваться о их груди, но… то была лишь анатомия. – Ни больше, ни меньше. Такая грудь могла быть у высеченной скульптуры, могла быть на рисунке, могла быть у Катьки, что проявляла к Володьке своеобразный интерес. Ну и только! А эта грудь, грудь что пульсировала под Иркиной блузкой была создана богом и именно для него.
Они не заметили сколько так стояли, но как по команде подошли и сели на вербное бревно, на небольшом, но, всё-таки на расстоянии друг от друга. Володька повернулся и случайно задел рукой Иркино бедро. Его ударило током, в глазах блеснула молния и он как от раскалённого железа отдёрнул руку. Одновременно по телу разлилось тепло. Тепло, что заставляет жить, что повелевает жизнью, что продлевает жизнь. Шея и щёки Ирки залились густой краской и так и остались рдеть яркими маками. Оба сидели молча. Но в этом молчании было всё. Нет таких словарей, нет таких книг, нет такого красноречивого ума, чтобы описал, хоть половину, хоть маленькую часть такого молчания. И не нужно его описывать, потому, что это будет схематично, ходульно и не верно. Они не чувствовали сколько так просидели. Казалось, что один миг и, одновременно, целую вечность. На леваде появилась Иркина мама и позвала её домой. Ирка ушла. Пусть и очень не хотелось расставаться, но ослушаться маму она не могла. Это деревня. Отношение между родителями и детьми не испорчены городскими извращениями голодной и сытой жизни.
Так продолжалось месяц. Не сговариваясь, не назначая друг другу свидания, они ежедневно после восхода Солнца встречались и сидели на их родной колоде. Видимо, какой-то небольшой корешок вербы оставался в земле, потому что её боковые веточки вытянулись, широко распустили листья и зазеленели. Они считали, что это хороший знак. Встречались они только утром, когда Солнце омывает землю и окрашивает всё своей чистой благодатью. И их души и помыслы были чистые. Только через месяц Володька очень робко поцеловал Ирку в щёчку. И этот поцелуй забил в их сердцах набатом. А его колокольные отзвуки неслись куда-то вдаль, в ихнюю даль, обещающую Рай и наслаждения. Они никогда не встречались вечером. Они боялись вечера. Каким-то одновременным чутьём полагали, что вечер с его колдовскими чарами, разрушит их чистые помыслы. Поставит точку на их таинстве, куда они так сладко стремились, и, не сговариваясь, оттягивали, полагая, что желание имеет гораздо больший потенциал, чем совершённое действие. Желание – это вечное свято, свято сладкого неизведанного, с полётом души в глубочайшие миры, с возможностью фантазировать широко, с бесконечной новью.
