Звали человека Оглобля. По крайней мере – сейчас. И звали вполне законно. – Мельком взглянуть на фигуру, то кроме оглобли поставленной вертикально, ни с каким другим предметом, знакомым широкой публике, сравнить было невозможно – если смотреть в фас. А вот, если в профиль – то оглобля превращалась в коромысло, только сильно покрученное жизненными невзгодами.
На какие средства Оглобля жил никто не знал, и вряд ли кто-то интересовался. А он никому и не рассказывал. – Ни к чему! Но раз жил – значит средства, пусть самые маленькие, время от времени, у него крутились. Отсюда и бутылочка пива. А иначе – за что?
В те времена развитого социализма – (за что кто-то жил), могли заинтересовать лишь работников ОБХС и милиции. А им не до Оглобли! Были типажи и покруче. – Скажем, – заведующие мясными отделами гастрономических магазинов, а то и директора вожделенных магазинов, и не только гастрономических. – Поле деятельности широчайшее! А с Оглобли – что возьмёшь? Живёт человек – и пусть живёт! Если ты не дразнишь никаких собак, и никого не провоцируешь укладом своей жизни, то и ОБХС не было никакого дела до твоей жизни! Ползай по намеченному тобой кругу и благоденствуй! Сорвал где-то пару копеек, купи бутерброд, а нет то и так уснёшь. Нужно лишь было лавировать как эквилибристу на натянутом канате социализма, чтоб не угодить за тунеядство! Тунеядство – слово древнее, церковное. Откуда оно пришло на Русь – пока в процессе исследования. Мы так полагаем, что ни один не тунеядец, в хорошем понимании такого нетунеядского слова, напишет не одну диссертацию чтобы получить звания научного сотрудника, а то и профессора! И напишет! – Время такое – быть профессором престижно. Научный сотрудник, хоть какой (главное, чтоб знали что он научный сотрудник) мог подходить не к пустому мясному прилавку в торговом зале, а спускаться прямо в подвал, где это самое мясо хранится, и, уже без заискивания, с гордо поднятой головой советского гражданина, купить килограмм говядины.
Но мы отвлеклись.
Сейчас Оглобля держал в руках бутылку пива и отпивал из неё маленькими глотками. Растягивал удовольствие. После каждого глотка поглядывал на бутылку. Решал – то ли, сколько он уже отпил, то ли, сколько ещё осталось! При этом он, чтобы лучше увидеть, подымал бутылку вверх, закрывал один глаз, чтоб не мешал другому, ориентируемому на заходящее солнце, и через густой зеленый цвет пивной бутылки, и недопитого в ней пива оценивал на какую сумму выпил, или на какую ещё предстояло выпить, то ли оставить на завтра. Солнце – оно и в жизни Оглобли имело решающую, или оценочную роль. Конечно – Солнце летнее от Солнца зимнего отличалось. – Ещё бы! – Однако, после ревизии содержимого бутылки – выражение лица его не менялось. – Сфинкс!
Его визави, стоявший рядом – то ли друг, то ли просто проходящий мало знакомый, был чуть пониже, но гораздо плотнее! Оглоблей его, ну никак нельз назвать! – Явная противоположность! Скорее всего – колобок, к которому внизу воткнули два чуть отёсанных бревна и назвали ногами, а вверху приспособили ещё один, но гораздо мельче колобок! В этом приспособленном сверху колобке – (все знают как он называется), наметили расплющенный носик и узенькие, как прорезанные ножичком колючие глазки, с огромными мешками под ними. И ещё провели горизонтальную чёрточку под носом, чтоб назвать такую чёрточку – ртом. Шутники говорили – совсем русский!
