Но, описываемой деревне не повезло, потому что в ней жил Санька. И, может, у конкретной женщины Санька и не знал её конкретной тайны, но всё равно она подозревала, что он уже знает, или узнает её не сегодня, так завтра. Поэтому они перед ним заискивали. Кто даст яблоко, кто на закрутку махорки и тут же разрешали её выкурить. Так волей-неволей они давали понять, что здесь что-то не ладно, и давали повод Саньке вывести их на чистую воду. Он употреблял всю свою хитрость, коварство и настойчивость и докапывался до самых глубин. Здесь он торжествовал. В нём зрел талантливый сыщик или разведчик. И, конечно, в этом деле его ждали ордена и медали, и, дай Господь Бог, чтоб ему дали дожить до них. Но, нужно отдать ему справедливость он никогда не разглашал добытые сведения, но умело давал понять, что может это сделать если что, и это был его самый главный и хорошо работающий конёк.
Стасику – брату Володьки— о ком в дальнейшем пойдёт речь – (о Володьке), тоже было двенадцать лет. Ещё год тому назад он ходил на грядку капусты и недоумевал каким образом и в каком кочане отец с матерью нашли его. Но, слава Богу, он дружил с Санькой и тот всего за один год успел просветить Стасика и диаметрально противоположно опрокинуть Стасиково мировозрение. А для наглядности и прочей убедительности Санька приглашал в кульминационный момент на чердак сарая наблюдать за своей матерью и офицером. Таким способом, через лабораторную работу закреплял в Стасике весьма нужные для жизни знания.
Сейчас Стасик должен Саньке показать Володькин пистолет. Слава Богу, мать ушла в сарай к корове и можно было действовать. Под тюфяком, на общем деревянном настиле, где они спали с Володькой и Колькой пока Кольку не забрили на фронт после прихода наших. Потом из сельсовета принесли повестку, что через три дня после мобилизации в первые пять минут боя, он погиб смертью храбрых. Чему мать с отцом были «очень рады» за храбрость сына. Теперь под местом Кольки лежало это орудие, замотанное в тряпочку. Стасик вытащил дрожащими руками и с такой же дрожью развернул. На ребят глядело холодное воронённое железо причудливой и страшной формы.
– Ух, ты! Да это же парабеллум! Я с такого стрелял – сказал Санька – Когда я нашему офицеру намекнул, что всё знаю и готов принять соответствующие меры для пресечения этой любовной акции, он мне разрешил пострелять из трофейного пистолета. Знаешь как здорово, только руку немного дёргает. Это делается вот так! – И Санька выхватил пистолет, оттянул затвор и загнал патрон в ствол пистолета. Но тут послышались в сенях шаги и пришлось срочно находку водрузить на своё место.
В доме у Стасика и Володьки тоже какое-то время жил раненый старшина. У него, из-под вечно расстёгнутой гимнастёрки, выглядывала, почему то, матросская тельняшка. Хотя моря он, как сам говорил, в жизни не видел. А голова была всегда забинтована грязным бинтом. Это, по его утверждению, давало полнейшее право делать что угодно и ответственности он никакой нести не будет; так-как имеется справка, что он получил ранение и контузию головы.
Когда кто-то из официальных лиц деревни хотел увидеть эту справку, с ним тут же случался припадок, старшина падал, бился головой об землю и выкрикивал в бешенстве какие-то непонятные команды, но исключительно на военную тематику. На этом вся проверка и кончалась, тем более, что не принято было гражданским лицам проверять военных. Звали старшину – Борис. Когда он улыбался – лицо его от уголков глаз до скул превращалось в сплошные вертикальные складки, а рот, без каких-нибудь признаков губ, был прорезан до самых ушей. И с этой щели выглядывали очень редкие жёлтые зубы. Так выросли (зубы), пояснял он, зато не будет застревать в них мясо. В этом и есть преимущество редких зубов. Улыбался он одними губами, а глаза были неподвижны, прятались глубоко в глазницах и оттуда хищно буравили собеседника. Поэтому его улыбка была похожа на оскал.
