Музыка радиоприемника развевалась над ветром и Свиридов все писал все свою песню под шестиструнную гитару, что занял у меня недавно. Больше мне не писать своей музыки, все написал он сам. Что и было довольно смешно.
С другой стороны, писать он мне не стал и начал думать лишь о том, как бы занять мою электрогитару уже на суше. Там она котировалась высоко. А здесь – еще выше.
Курить там было запрещено, там были свои правила, но на море можно было все, о чем знал капитан и боцманы, которых у нас было уже двое. Один пил, а другой его подменял. Надо было писать в судовой журнал, но о чем, знал лишь Свиридов, а его заела тоска и он смотрел на море, преисполненный печалью и думал об американцах, которые жуют табак, что вез он им он из своей страны и думал лишь о том, что их табак намного лучше.
– Зато наш – свойский! – продолжил он через какое то время. – А ты жуй, жуй, тебе говорят. Не курят его, не тот сорт, что надо сказать. И это целая муха проведала, что тебе там рассказать в своей книге, что ты пишешь на досуге. И смастеришь парусник, я то тебя знаю. И не делай вид, что нам с тобой по многу лет. Мне восемнадцать было, когда я закончил парусное судно и пошел в колледж учится. А остальные – и того раньше. Теперь никак не выкину те формулы и вычисления, что нам привелось зазубрить. Все время использую. Вот, видишь? – и он показал мне старинный секстант, что он купил на парусной шхуне, на которой не было генератора и только три аккумулятора, к которым время от времени подсоединяли двигатель, чтобы он зарядил их и стал моложе лет на двадцать. Только освещение сжарило все так, словно никакого аккумулятора и не было, а потому двигатель работал постоянно.
Не мудрствуя лукаво, он назначил мне два, и сказал еще раз, что никакого генератора там не было, а тот, что сдох и впомине не считается.
– А ты кури, кури! – продолжил он, почесывая меня за ухом, как признак поощрения. – Давно надо было уже написать эту книгу, но видимо, напишешь ее ты с моих слов, и чего бы там не говорили пираты, а есть они на целом Карибском море, и нечего опровергать истину. Теперь так, сотри все, что написал и делай так, чтобы никто не заискивал перед тобой. Ты был достойный лоцман и больше тут нечего сказать. Впервые выписался! Знаешь, особые впечатления. Может, отправить тебя на камбуз? Мы тут все хорошо готовим и тебе было бы неплохо сделать выправку своей матери, чтобы и она научилась готовить, а не только свою жаренную перловку, что мы тут едим.
Так мы жарили перловку, чтобы сберечь нервы повара, который все ее готовил и прихваливал волшебное мясо тюленя, которое туда добавлял, чтобы сбить горечь каши. Уж не знаю, с чем он ее мешал, с клопами, что ли, и видимо сударь не знает мер, приглашая на свое таинство ужина то беса, то Люцифера, что в переводе значит «Светоносный». И сам свет ему носит и прихваливал кашу, и добавлял туда кореньев – трав, которые сбавляли горечь и получалась одна картошка на вкус. И если дело было в том, чтобы сбавлять горечь то ладно, можно было бы и беса и Люцифера, так ведь сам Дьявол захаивал к нему в гости!
И с чем бы есть перловку? Мясо то ведь уже приелось, и тюленины оно ведь значит. И теперь все начнут меня хаять, ведь как ведь так, есть мясо тюленя могут только больные люди! А знаете, какое оно волшебное мясо на вкус, если приправить его перцем с чесноком и дать ему настояться часа два три в пылающем костровище судна? Не в плане, чтобы само парусное судно сжечь, а в том плане, чтобы дать ему настояться, вот ведь.
