– А ты, Руслан, так ничего и не понял. Правильно я сделала, что бросила тебя. Adios[1], придурок!
Не сразу всё вернулась на круги своя в семье Ирины и Руслана. Да и не могло быть всё так, как прежде, словно ничего не случилось. Руслан очень изменился. Мог подолгу молчать, уйдя в себя, стал реже улыбаться, начал сутулиться, чего раньше за ним не замечалось, – как будто надломилось в нем то, что позволяло держать спину прямой. И в так любимые им глаза жены редко смотрел, всё больше украдкой взглядывал, словно вину свою ощущал каждую минуту, и, хоть простила Ирина его, сам себя не простил.
И Ирина изменилась. Стала ощущаться в ней невесть откуда взявшаяся уверенность в себе, в своих силах, когда всё нипочем. И только с Машенькой становилась она совершенно сумасшедшей мамой, трясущейся над ребенком и волнующейся по поводу и без, за каждый ее чих и слезки. А Машенька, симпатичная темноволосая девочка с чуть смугловатой кожей – и в кого она такая, – любимая мамой и папой, окруженная заботой, росла крепким и веселым ребенком.
Ее родители не стали нанимать помощницу – Ирина не хотела доверять дочурку никакой, даже самой дипломированной няне. Она полюбила эту малышку не как «свое дитя», а больше, многократно больше. Как вымоленный и выстраданный, не имеющий цены дар небес. Она тетешкала Машеньку, баловала, радовалась каждому мгновению, проведенному с ней. Наконец-то в их доме появился ребенок, который изменил всю жизнь – она стала осмысленной, словно до этого они с Русланом и не жили вовсе. И пусть меж ними не было прежнего чувства, ушедшего безвозвратно, они обрели другое, гораздо более ценное и ценимое ими – семью, которой они, по сути, до той поры не были. И после всего, что произошло – легкой и легкомысленной жизни, измен, предательства, малодушия, боли, прощения, – это связало их так прочно, как ничто другое не могло бы связать. Они чувствовали это оба, хотя никогда и не говорили на эту тему. Это было их, только их многострадальное счастье.
Ирине даже страшно становилось, что это обретенное ими трудное счастье может вдруг по какой-то причине закончиться, перестать быть. По ночам просыпалась она порой в холодном поту, в страхе, что ей это только приснилось, что на самом деле она – брошенная жена, а ее Руслан спит в объятиях молодой женщины, родившей ему дочь. Однако Руслан спал рядом, и Машенька сопела в своей кроватке, а на сердце все равно было тревожно.
И не зря.
Однажды вместо Руслана, которому Ирина позвонила, чтобы напомнить, что нужно купить из продуктов, ответил чужой голос:
– С вами говорит старший лейтенант Свириденко. Кем вам приходится гражданин Руслан Ильин? – строго спросил он.
– Мужем, – машинально ответила Ирина, вся похолодев.
– Так вот, гражданочка, – чуть помягчев голосом, продолжил незнакомый Свириденко, – должен вас огорчить: ваш муж попал в аварию.
– Что с ним, он жив? Скажите, что он жив, пожалуйста, – вскричала Ирина.
Старший лейтенант молчал и лишь сопел в трубку, потом все же произнес:
– Крепитесь, гражданочка, травмы, понимаешь ли, оказались несовместимые с жизнью. Соболезную, – добавил он, услышав, как «гражданочка» завыла нечеловеческим голосом. Так раненая волчица воет, попавшая в капкан. Он слышал такое однажды.
Когда спустя полгода после гибели мужа Ирина, перебирая документы, наткнулась на старый запечатанный конверт, затерявшийся среди прочих бумаг, она не сразу поняла, что это за письмо. Вскрыла. «Так, результаты обследования Руслана Ильина на способность к зачатию ребенка, – пробежала она глазами. – Заключение: неизлечимое бесплодие как результат перенесенного двухстороннего орхита».
