– Я обязательно еще приду, – сказал Мирославов, ступая, как канатоходец, по полу палаты.
Когда очутился у дверей, грудь выпрямилась, громко, чтобы все слышали, сказал:
– Рад был вас всех повидать. Выздоравливайте!
* * *
Валя любила читать газеты. И сейчас она медленно спустила ноги, нащупала тапочки.
– Пойду куплю «полисталовку», что там в мире происходит.
По-старушечьи переставляя ноги вышла в коридор.
Майя прикрыла глаза, с удовольствием погрузилась в дрему, когда вроде бы спишь, но все слышишь.
Через полчаса Валя вернулась и зашуршала газетными листами. Майя приоткрыла глаза, но слабость сковала. Снова впала в странное полусонное состояние.
А Валя долго шуршала, потом обратилась к Ире-соседке:
– Очень интересная статья о театре. Тут мой земляк работает, главные роли играет.
Я несколько раз ходила на него смотреть, а один раз даже решилась зайти в гримерную представиться, ведь мы хорошо знакомы с его братом Яковом. Моя мама до самой смерти его кормила, работала прислугой в их семье. Очень богатая семья. И очень странная. Замкнутая. Ни с кем не общались, все себе да себе.
– А кем работал брат артиста? – спросила Ира.
– Есть такое слово, которое я долго училась произносить – риэлтор. Это что-то вроде перекупщика квартир. Очень богатый был брат.
– А он что – умер?
– Умер, но очень странно. В городе ходили слухи, что его убили. Маму затаскали по допросам, а она ничего не знала.
На этом месте разговор начал расплываться, гаснуть, Майя заснула.
* * *
Мирославов позвонил главному режиссеру домой, тот перепугался, услышав, что в театр хочет придти следователь.
– О причине моего прихода я вам расскажу на месте, – сказал Мирославов и положил трубку.
Теперь Уткин будет ломать голову, почему это театром заинтересовалась милиция. Перепуг главного режиссера был натуральный, мог означать: Уткин или просто не из десятка храбрецов, или на совести лежит темное.
Швейцар перегородил дорогу Мирославову.
– Мне назначено на 10 часов Уткиным.
– Уткина еще нет. Если назначили на десять, то будут к одиннадцати.
– Это как? – не понял Мирославов. – Запланированное опоздание?
– Это, голубчик, театр. Люди здесь – свободные птицы. Случается, что и вовсе на репетиции не приходят. Корреспондентов созывают, а на репетиции не приходят. Все звездами стали.
Мирославов занял место в партере ровно посредине зала. Хотел посмотреть репетицию без комментариев.
Появился электрик. Он начал ставить свет, выцеливая лучи осветительных приборов на центральную часть сцены. По всей видимости, там и сосредоточится действие.
Уткин появился, когда на сцене уже стояли стулья и стол.
Мирославов поднял руку, помахал ею в воздухе.
Уткин шагнул было вперед, но остановился.
Мирославов посмотрел на часы. Вахтер оказался прав: опоздание ровно на час. Это у них, наверное в норме. 10 часов – срок мобилизующий. Если назначить на 9, все равно придут в одиннадцать. Жизнь ведь у актеров перевернутая.
Уткин спустился в зал, сел в третьем ряду.
– Начали, – крикнул он.
Откуда ни возьмись на сцену выскочила группа молодых людей и, бурно обсуждая что-то, остановилась в освещенном месте.
Молодой человек громким женским голосом стал рассказывать, как вчера славно повеселились.
Уткин сидел, скрестив руки, монументально глядя на сцену. Его затылок был чугунно влит в шею. Он, казалось, совершенно не слушал весь этот юношеский бред, а спиной смотрел на Мирославова.
