– Немного грустная история, но, я полагаю, его положение вполне терпимо.
– Да, Ксюш, как он устроился, мало кому удалось. Основная масса просто прозябает. Здесь успели кое-что ухватить, там накупили всякого разного и сидят без дела, только деньги тратят, и никому кроме лоботрясов и прихлебателей на интересны.
– Я, скорее, к тому, что не справедливо, когда все сверхприбыли от продажи нефти и газа идут одному человеку.
– Ну что ты! Далеко не одному. В основном, конечно, избранным, но и стране перепадает.
– А когда они кончатся, избранные уедут, а мы тут останемся с голым задом.
– Ну, мы-то в таком виде точно не останемся, я об этом позабочусь, но, когда закончится это, найдётся что-нибудь другое. Бог Россию не оставит.
– Достойные слова опытного делового человека.
– Не иронизируй, милая, я на досуге много об этом думал, – спокойно и совершенно всерьёз сказал Геннадий Аркадьевич, допивая своё пиво. – В конечном итоге, всё суета и лишь средство, цель же совсем другая, высшая, к ней надо стремиться, а не к тому, чтобы подешевле купить и подороже продать.
– Первый раз слышу, чтобы ты говорил религиозными формулами.
– Это не формулы, это сама жизнь. Я понимаю, в христианстве много противоречивого, спорного и так далее, но это учение настолько злободневно, что сомнений в его истинности не возникает. Да и все затруднения с Христом, как мне кажется, состоят только в следующем: сам ли он навесил на себя смехотворные регалии сына божьего, царя царей и прочие, либо за него это сделали апостолы. Я склоняюсь ко второму варианту.
– Но это уже не христианство, а ересь. И раз ты затронул его историю, то лично мне интересней не апостольские инсинуации, а первые варварские короли, которые только-только освободились от римского доминирования, как сын от отца, и приняли это учение, тогда не имевшее никакой монументальности, для компенсации исчезнувшей власти, откуда и взялась его сила.
– Однако своё содержание оно получило раньше.
Аркадий всё это слушал, и у него кипел мозг. Таких общих рассуждательств ни о чём от столь образованных людей он не ожидал. Он не мог поверить, что его близкие в состоянии интересоваться подобными вещами, или даже не очень близкие, или даже никакие другие. Молодой человек сильно отвык от Родины, совсем не понимал, чем живут его соотечественники, да бог с ними, с соотечественниками, Аркадий не знал, что творится в головах самых родных людей. Справедливости ради надо отметить, что и ранее парень, воспитанный в одной, очень ограниченной среде, об этом не задумывался и в силу возраста воспринимал как данность. Начав же анализировать, он не мог взять в толк, почему такие отвлечённые и в то же время приземлённые вещи становятся предметом обсуждения.
Черта молодости. Дело не в осуждении, а позиции в целом. Чистая, можно сказать, рафинированная бездеятельность, от которой никто и не ждёт никаких результатов, более того, не ждёт стремления к ним, а позволяет быть таковой, какая она есть, имеет право безучастно взирать и судить обо всём вокруг, не будучи вовлечённой ни во что. И нельзя сказать, что ей так удобней, отнюдь, тот дискомфорт от разлада с действительностью, который теребил любого мало-мальски мыслящего молодого человека, приносит неприятности лишь ему самому. Потому Аркадий и чувствовал себя так неловко. Он не краснел, не пытался кому-то что-то доказывать, заикаясь и сбиваясь с мысли на мысль, он лишь искал хоть какую-то объективность в собственных соображениях, которая смогла бы повлиять на мнение его отца, сестры, мачехи, но не находил, они казались далёкими и бессодержательными, а посему просто сидел и слушал. Остальные от него ничего другого и не ждали.
