«...Расстрелять!» – 2 - страница 2
Нужно просто знать, что все, что ни делает офицер, он делает для блага Отечества.
Все пополам, как в песне. Вошел в кают-компанию и видишь: один ты за столиком, а сгущенка, на шестерых рассчитанная (по ложке па пасть), на блюдечке мерзко блестит. Делишь ее пополам и съедаешь.
Входит следующий.
– О-о, – говорит он, – сгущенка, – делит ее пополам и съедает.
Входит еще один и говорит:
– Ты смотри: сгущенка, надо же! – после чего садится – и опять пополам,
Четвертый входит и спрашивает:
– Вестовой, еще сгущенка есть?.. А почему?..
Офицер свою биографию не помнит. Так что лучше ее написать и держать при себе. Особенно раздражают родственники жены в пяти экземплярах в алфавитном порядке.
На флоте можно годами с человеком встречаться, здороваться и разговаривать, но не знать ни имени его, ни фамилии.
Если б не было комиссий по проверке на флоте существующих положений, то не было бы ясности в том, чем же мы все-таки занимаемся.
Начало работы комиссии сопровождается судорожной сменой кремовых рубашек на белые. С вечера объявляют: «Завтра – тужурка, белая рубашка!» До обеда по территории ловят тех, кто пришел в кремовых. Во время обеда объявляют; «Прекратить нервозность! Всем быть в кремовых!» После обеда ловят тех, кто в белых. К концу дня все все перепутали и пребывают кто в чем.
Так и встречаем комиссию: кто в чем.
Лежал у нас перед КПП огромный валун. Тонн на пятьдесят. И решили его перед комиссией убрать. Выделили пятьдесят моряков. Почему пятьдесят? А прикинули: по тонне на человека – и нормально будет. При соответствующей организации.
Облепили они валун, потужились, попку от земли поотрывали – ну никак, нет организации! Вот при хорошей организации, не устаю повторять, на нашего морячка нагрузи хоть тонну – и он свезет, а здесь, в этом конкретном случае, не было организации. Потому и не убрали.
Ну, если нельзя убрать, то нужно покрасить. Затащили на валуи сверху бидон с зеленой краской, опрокинули и размазали. И стал валун зеленый. Приехал командующий и спрашивает у старшего над валуном:
– Почему зеленый?
– А-а… другой краски не было, товарищ командующий.
– Немедленно устранить!
Немедленно? Пожалуйста! С трудом отыскали-достали белой польской эмали целый бидон, затащили туда наверх, опрокинули – и стал валун белым.
– Вы что? – сказал командующий, – Издеваетесь надо мной?!
– Никак нет, товарищ командующий! – сказал тот, что над валуном старшим назначен, и замотал головой. – Никак нет!
– Немед-лен-по устранить!
– Есть!!!
Где-то достали кузбасс-лака – и в ночь перед комиссией, буквально за два часа до рассвета, стал валун черный, как антрацит. Стоит и блестит. Красиво.
И вот едет командующий с комиссией, и останавливается он перед КПП и видит чудо. И комиссия тоже его видит.
– А чего это он черный? – любопытствует комиссия.
Тут командующий, отвернувшись, может, целую минуту что-то бормочет, потом поворачивается всем телом к комиссии и говорит громко, пугая ее:
– Жизнь! Потому что! У нас! Такая! Жизнь!!!
И весь следующий день стая матросов вручную скалывала с валуна краску, возвращая ему его природный цвет.
На службе всегда испытываешь терзания перед тем, как украсть.
Терзаться не надо. Надо красть.
Бывают такие минуты, когда чувствуешь внутри себя тяжесть какую-то. Нехорошо как-то. От предчувствия. Одолевает что-то. Иногда гложет одиозность. Вы не знаете, что такое одиозность? И я не знаю, но гложет.