– Лара, извини, я не мог не прийти и вот проник к тебе как вор.
– Кто? – переспросила она, точно не веря своим ушам.
– Я, твой муж…
Она растерянно молчала, не находя что ответить. Я вдруг принялся осыпать её лицо поцелуями, кровь прилила к сердцу, и оно часто-часто забилось. И только теперь я окончательно понял, что не могу без неё жить и всё время нравственно мучиться. Я желал её ещё сильней, чем раньше и страстно прижимался к ней, без конца целовал лицо, плечи, маленькую упругую грудь, ощущая всю её. И это сводило меня с ума и ещё больше возбуждало. Лариса даже не пыталась сопротивляться; её тоже охватила страсть; её руки обвили моё тело; её губы искали мои. И скоро между нами произошло то, чего между супругами не могло не произойти. Я оставался с ней часа два, близость нас помирила…
19
Лариса расспрашивала, как я проник в дом и когда я признался, она восхитилась моей смелостью. Потом мы пошли в кухню, она накормила меня, зная, что всякий раз после близости у меня разгорался звериный аппетит. Однако сознавал не без грусти, что она такая же, какой была, то есть за то время, сколько мы находились в разлуке, её взгляды не переменились, а значит, характер её требований не изменится. И она всё так же, как и раньше будет диктовать свои условия…
Я пешком пошёл домой в загородный посёлок, мне надо было преодолеть километров восемь-десять. Вскоре мы попрощались. Я сказал, что обязательно буду её ждать. На следующий день мы условились встретиться в центральном сквере, где когда-то стоял памятник основателю города. Мы были должны договориться о моём отъезде. Она слабо кивала в согласие, провожая меня за ворота. Но я не чувствовал по её нерешительности, что именно так и будет и душа моя мрачнела…
Отойдя от двора, я обернулся и услышал, как лязгнул металлический засов калитки, Лариса поднялась на крылечко дома и смотрела мне вслед. Мы помахали друг другу. Я возвращался домой успокоенный, меня уже не тревожила неясность наших отношений, как накануне. Голова просветлела, мне нравились звёзды, эта чёрная мартовская ночь, никакие посторонние предметы в ночи не пугал своими призрачными очертаниями…
На следующий день, перед вечером, по договорённости с Ларисой, я поехал в город. Погода выдалась холодней, чем была вчера. Солнце уже садилось, на западе весь небосвод окрасился в розовые и алые тона. Мороз крепчал, и всё усиливался. В шесть часов должна приехать Лариса, как раз в это время я прохаживался в сквере по еловой аллее, вблизи фонтана. Настал час встречи, а её всё не было и не было. Сердце неприятно ныло, я думал, что она не смогла договориться с матерью. Значит, не зря вчера у меня появлялось недоброе предчувствие. В четверть седьмого я убедился, что её не будет, и точно не знал, что и думать. Я решил дерзнуть и поехать к ней, и быстро пошёл через площадь на автобусную остановку…
Во дворе я столкнулся с тёщей и тут же в нерешительности остановился, не зная, что ей сказать. Я поздоровался, Дарья Михайловна окинула меня угрюмым взглядом и, не обронив ни слова, ушла на задний двор, а вернувшись, она злобно проговорила:
– Что пришёл? Опять мотать нервы?
Я безмолвно смотрел на её крупную, массивную фигуру, облачённую в грязную фуфайку. Она стояла с широко расставленными ногами в глубоких резиновых галошах. По её неприглядному виду, я догадывался, что она только что кормила поросят. Позади меня стукнул засов калитки, я обернулся и увидел входившего тестя. Пётр Андреевич поздоровался со мной, окидывая быстрым взглядом, как человек, куда-то торопящийся и вечно занятый делом.
