– Да, занимаемся. – По лицу О’Нила пробежала тень улыбки. – Пока.
– А что думаешь ты?
– Я думаю, что пару раз мы слишком приблизились к опасной черте. Этот мерзавец Барбанте готов высмеивать все и вся, и кто знает, как можно истолковать его диалоги? Какие могут возникнуть ассоциации?
– Послушай, Эммет…
– Послушай, Клемент, – передразнил его О’Нил. – Ты ничего не знаешь. Тебя от всего ограждают. Работаешь дома, приходишь на студию раз в неделю, готовишь передачу, и никто тебя не трогает. А я просиживаю здесь по восемь часов каждый день, и на меня валится все это дерьмо.
– Я попрошу тебя об одном одолжении, – холодно ответил Арчер. – С этого вечера перестань меня ограждать. Держи меня в курсе событий.
– Как скажешь. – О’Нил устало потер глаза. – Но не думай, что от этого жизнь у тебя станет легче.
– Ты считаешь, мы имеем право увольнять людей с работы только за то, что они коммунисты?
О’Нил глубоко вдохнул:
– Мы имеем право увольнять непопулярных актеров.
– Непопулярность, – пробормотал Арчер. – Новый вид преступлений, карающихся смертной казнью.
– И что я должен на это сказать?
– Ничего, абсолютно ничего.
– Только не надо возлагать вину на меня. Мне платят за то, что я продаю продукцию спонсора. И если с продажей возникнут проблемы, меня тут же вышвырнут на улицу. Когда американцы решат, что они не хотят слушать какого-то актера, я могу лишь полностью согласиться с ними.
– Американцы, – покивал Арчер. – Знать бы, кто они и чего хотят. Или мы поверим на слово одному паршивому журнальчику?
– В этом году, Клемент, придется поверить.
– И мы поверим, что те, кого они называют коммунистами, и есть коммунисты?
– Спонсор говорит, что поверим, – кивнул О’Нил. – В этом году.
– Спонсор хочет кастрировать программу? В этом году?
– Я полагаю, да.
– А если потом кто-то скажет, что я красный, а ты или Барбанте – попутчик, спонсор нас всех уволит?
– Я полагаю, да.
– И что ты можешь сказать по этому поводу?
– Мы живем в суровом мире, братец, – ответил О’Нил. – Так что деньгами лучше не сорить, а нести их в банк.
– Люди, которых мы уволим, другой работы не найдут, так?
– Скорее всего нет.
– Следовательно, они умрут от голода.
– Следовательно, умрут. – Глаза О’Нила остекленели, он отвечал как автомат.
– Мы заявляем, что коммунисты не должны работать на радио и при этом лишаем людей, обвиненных в принадлежности к коммунистам, права на защиту.
– Лишаем.
– А тебе не приходила в голову мысль, что здесь что-то не так?
– Приходила, – кивнул О’Нил. – Мне в голову приходят разные мысли. – Он покрутил в руках стакан. – Мне платят в год восемнадцать тысяч долларов именно потому, что у меня хорошо работает голова. В следующем году на двери одного из кабинетов появится табличка с моей фамилией.
– Если кабинет останется за тобой.
О’Нил согласно кивнул:
– Если кабинет останется за мной.
– А теперь перейдем к практической стороне этого дела. – Арчера радовало собственное спокойствие. – Что я должен сказать этим пятерым? Что они коммунисты, или что мы думаем, что они коммунисты, или что редактор паршивого журнальчика думает, что они коммунисты, а потому пусть они собирают свои вещички и идут умирать от голода в удобное для них место?
– Решать тебе, – ответил О’Нил. – Я только предлагаю сделать это без лишнего шума.
– Без лишнего шума, – покивал Арчер. – Когда вы поймете, что вам перерезали горло, пожалуйста, пройдите к ближайшему выходу, но не торопясь, упаси бог, не бегом. Что-нибудь в этом роде? Может, написать специальную инструкцию и размножить ее на мимеографе
