Растворяясь в песках - страница 50

Ему суждено было остаться незаконченным.

– Сестра, «Распутные»[51] и сандалии, – сказала она, сложив руки, а Невестка и Старший, прерванные на полуслове, пристально следили из-за двери, покачиваясь вслед за тростью. Тетушка Рози поняла. Книгу она достала сама и указала Лилавати на сандалии.

Это были сандалии из Сингапура, которые Дочь привезла для Мамы из путешествия, легкие, как бабочки, созданные для морского берега, чтобы порхать, увлекая за собой песок. Они были украшены розовыми цветами и зелеными листочками, и как-то Мама в присутствии Лилавати сказала Рози:

– Я редко ношу их, в следующий раз отдам, почищу только.

Тетушка сказала:

– Лилавати, не забудь их отложить для меня.

– Оказывается, следить за модой хиджр теперь моя забота, – раздраженно подумала Лилавати.

С тех пор умер Папа, наступили холода и было не до сандалий. И вот пришло их время.

– Не хотел, чтобы я отдала их племяннице, вот и расхлебывай, – пробормотала Невестка сквозь зубы.

Рози сложила подарки в висевшую на плече сумочку, расшитую синелью, и распустила ослабший пучок – волосы рассыпались по спине, она зажала губами цветную заколку, с которой свисала кисточка из жемчужных бусин, и, собрав волосы, по-женски подняла их наверх, закрутила в воздухе, уложила в пучок и вернула заколку на место.

– До этого утащила кресло-качалку. – Невестка попыталась возобновить перепалку и завершить незаконченное.

Рози ушла.

– К чему это ты вспомнила? Дело было еще задолго до всего этого. – Незаконченное немного продвинулось вперед – теперь стараниями Старшего. – Вообще-то его отдали садовнику Нипы.

– Чтобы он раскачивался в перерывах между прополкой и вскапыванием?

– Оно не было твоим, и не тебе решать, кому отдавать.

– Так и ее не было. Баней принес его, чтобы все в доме пользовались.

– Вообще все только ее, – раздался чей-то тихий голос.

– Но музыкальный центр был мой, – опять возразила она.

– А деньги на него давал я, – возражение на возражение.

– Термоса нигде не видно.

– Эй, так это я его принес из столовой.

– Взяв карточку, по которой мой дядя ходит в столовую.

– Но заплатил я.

– Деньги все равно твои, чьи бы они ни были.

Дребезжа и скрипя, оба пришли к соглашению, что не все нужно везти в новый дом, а вот вывезти все придется. На том и порешили. Кризис, разыгранный в жанре комедии.

Нужно переезжать, признали супруги, проявив все здравомыслие, и глубоко вздохнули.

Они должны переехать и оставить эти стены и двери здесь. Не обидится ли дом? Пойдут ли стены и двери безмолвно и незримо в новое место? Подобно душе, пребывающей внутри? Этому дому, что внутри, все равно чем становиться: дворцом или курятником, ему нет никакого дела до внешних измерений, слышали, наверное, об этом? Внутри дома живут его обитатели, так что же, получается, их и называют душой? А вокруг них скапливаются вещи, на которых лежат, сидят, качаются, но вряд ли Старшего и его жену сейчас занимали эти мысли. Да и погружение в подобного рода раздумья о свойствах и форме дома рождает еще большую небрежность.

Дом почти исчез в картонных коробках, и живущим там стало сложно протискиваться между ними. Среди этих нагромождений никто не мог ни до кого добраться, да и одному было совершенно невозможно разгрести достаточно места, чтобы одновременно уместить на нем свое тело, душу и пожитки.

Что было в этих коробках, а чего не было, станет известно в ближайшие дни, если не подведет память. Коробки не открываются все разом сразу по прибытии в новый дом. Что-то найдется, что-то будут продолжать искать, и разгорится новая перебранка: «Куда эта чертова вещица подевалась? Это ты ее потерял, или я куда-то запихала, или ее тоже успели отдать?» В суматохе кругом опять полетят веревки, бумага, коробки, а потом…