Встав с постели, Адель склонилась над люлькой. Спит! Как он прекрасен! Глаза закрыты, но веки подёргиваются. Может, ему снится сон? Мама и папа рядом? Папа. Папа неизвестно где. И думает ли он о нас? Он не знает, какой ты красивый и ладный. Глазки мамины, губки мамины, носик…, неизвестно пока чей. Но подбородок – точно весь в отца. С ямочкой посередине. Эх, Харальд, Харальд. Дай тебе боги счастье в жизни.
В это время в дверь заглянула служанка:
– Госпожа, вы уже встали? К вам пришли.
– Кто там ещё? Я не хочу никого видеть.
Отстранив из дверного проёма прислугу, в комнату протиснулась Тора.
– Это я. Твоя наречённая сестра.
Настроение Оды мигом улетучилось:
– Не сестра ты мне. Даже не надейся. Отстань от меня. Мне твоего брата достаточно, чтобы быть несчастной.
– Хрёрека? – Тора подошла к люльке, пытаясь заглянуть внутрь.
Адель встала между незваной гостьей и сыном, не давая золовке возможности увидеть Харальда:
– Причём здесь Хрёрек? Я говорю о Хельги.
– Он пристаёт к тебе?
– Не то слово! Проходу не даёт.
– Негодяй!
– Ты чем лучше? Вы одна семейка. Кроме пакостей, что мне от вас ждать? Тора, я по-хорошему прошу, уйди! И рядом со мной и моим сыном больше никогда не появляйся.
Ода, зло глядя на золовку, стала напирать на неё грудью:
– Будьте вы все прокляты! Желаю вам, чтобы вы все, словно пауки, перекусали друг друга своим смертельным ядом.
Обескураженная Тора попятилась к двери, сказав при этом:
– Я понимаю тебя, Ода. Но я зашла сказать всего два слова.
– Это слишком много для меня – твои два слова. Проваливай!
– Ты сильно изменилась. Стала злой.
– Учителя в жизни мне хорошие попались! Не зли меня!
Ода выхватила кинжал, висевший на груди под сарафаном, и замахнулась на золовку:
– Уйди! Нет уже сил тебя рядом с собой видеть. Не дай мне грех убийства на свою душу взять.
Тора лишь грустно улыбнулась:
– Я была бы рада этому. Но для твоей души такой обузы тоже не хочу. Я была у Вальдира в Хедебю.
– Это ложь! Ты с братцем вновь задумала интригу!
– Нет. Не ложь. Берсерк меня простил.
– Простил? Он что за этот год обо всём забыл?
– Нет, не забыл. Тебя он всё так же, к сожалению, крепко любит.
Ода недоверчиво покачала головой:
– Всё ложь. Не может он тебя простить. Такого не прощают.
– Прощают и не такое. Но страшно то, что сама себя я не смогу уже простить.
– Такие речи в устах Торы? – Ода демонстративно засмеялась. – Это смешно! Я так глупа? Ты так считаешь?
– Нет не считаю. Я завидую тебе. Тебя он любит всё также страстно и непоколебимо. Его письмо я привезла. Возьми.
Только сейчас Ода увидела в руках Торы дорожную церу, которая закрывалась на замочек. Она недоверчиво взяла из рук золовки восковую дощечку и открыла её. На воске были руны, явно написанные рукой любимого: «Адель, если ты счастлива в браке и считаешь, что я проявляю неуважение к твоему положению супруги, можешь дальше не читать. Сотри! Но я не могу не сказать тебе всего три слова, на которые ты раньше не могла ответить «я тоже». Я ярл, слуга твоего отца, его верный воин, узнал совсем недавно, что он меня сюда сослал, надеясь, что венды здесь меня убьют. Если ты не забыла, что я тебя люблю и любишь меня «тоже», хочу просить у тебя совет. Считаешь ли ты желание меня убить нарушением слова твоего отца? Если – да, тогда я снимаю с себя все клятвы, данные мной конунгу и считаю себя отныне свободным от всяких обязательств перед ним. Если – нет, то даже не хочу об этом думать. Тогда я уеду ещё дальше от тебя и попытаюсь найти утешение в смерти. Купцы сказали, что в Царьграде берут на службу таких воинов, как я. Без твоего согласия я не могу предпринять никаких шагов. Скажи мне «люблю» – или «прощай навеки». Я первое приму счастливым – второе, с грустью на сердце, но пойму. На веки твой, Берсерк».
