– А рац-тац-тац! Привет, кентюрики! – весело поздоровался Ленчик, хлопнув Григория по плечу, а мне – пожав кисть руки своей мослатой ладонью.
– Привет, Лешик! Привет, – нестройно ответили мы.
– Дождяра шпилит – я те дам! Хозяин кобеля на полосу не выгонит, – сняв кепку, сказал он.
– Хозяина менять надо, Леша, – пошутил я.
Он, не ответив, стряхнул со своей кепки дождевые капли, разметав их брызгами по салону, как побывавший в воде кобель. Щелкнула крышка портсигара.
– Курнуть не хотите?
Мы промолчали.
– А я пыхну.
Курил Лешик только «Беломор». «У «кума» отвыкать не надо», – говаривал он.
Чиркнула спичка, осветив его прищуренные глаза и сухие скулы. Искоса наблюдая, как Лешик растягивает папиросу своими тонкими губами, я поймал себя на мысли, что за то время, что мы с ним не виделись, внешне он не изменился. Но, внимательно рассматривая его, я чувствовал, что в нем произошли какие-то неуловимые и непонятные мне изменения.
Растянув папиросу, он откинулся на спинку сидения, и едковатый дым, раздражая легкие, поплыл по салону.
– А ты че, Гриня, на охоту собрался? – заметив отблеск автомата, с подковыром спросил Лешик. – Так гуси, вроде, уже слиняли из краев наших,… в Африку, к Бармалею! Вчера последнему косяку сопливчиком махал!
– На ибалку я, Писарь, собрался, – с резкостью в голосе оборвал его Гриша.
– Ха-ха, – коротко хохотнул Ленчик. – Тож нисчак! И шо ибалить надумал, Гришаня?
– Кто попадется, того и буду ибалить! – резко обрубил Григорий, замолчав.
– Знаешь, Михай! Ты Грине, в натуре, балалайку купи! – кашлянул Лешик. – Ботало у него – еще та шебушила! Ему бы в переходе подземном им лабанить! Капусту-у косить будет – закачаешься! – со стебом протянул он.
– За тобой накосишь, – сдавленно проговорил Гриша.
– Если я, Леша, балалайки буду покупать тем, у кого языки, как заточки, в трубу вылечу, – перебил я его.
– Не жалься, Михай, не жалься! – вновь хохотнул Лешик и, со смаком затянувшись папиросой, выпустил дым в сторону Григория.
Гриша, сдерживаясь, скрипнув зубами, промолчал.
– Ну и че за кипиш в подворотне? – не обращая на него никакого внимания, невинно спросил меня Ленчик.
– Это я у тебя, Леша, хотел узнать, что случилось, – ответил я.
На мгновение он замолчал. Казалось, что недоумение просто повисло в воздухе.
– Опаньки!!! «Во дела у тети Маши: дядю Сеню замели! И теперь без дяди Сени тетя Маша на мели!», – хлопнув себя по ноге, удивленно воскликнул Лешик. – Че-та… я не вкуриваю! Я-то здесь при каких-таких прибамбасах, Михай?!!
– Вот я и хочу понять, Леша, при каких, – не сводя взгляда с его темнеющей в полумраке фигуры, еще немного повернулся я в его сторону.
Не ответив мне, он затушил папиросу пальцами и по своей старой привычке спрятал окурок в карман куртки, ожидая моих пояснений.
– Два часа назад, Лешик, мне позвонил Блевонтин. Сказал, чтобы я ждал его на пляже. Подъедут, мол, наши. Дело какое-то серьезное вырисовывается… Подъехал ты и играешь со мной в непонятки… Как мне тебя понимать?!! Не скажешь?
Вновь щелкнула крышка портсигара, вновь вспыхнула спичка, кратко осветив полумрак салона, вновь поплыл едковатый дым папиросы.
– Во! Откуда ветер в харю! – чуть подавшись вперед, с ехидцей протянул Ленчик и едко спросил: – А че, Михай?!! Я секу, пархатый твой в авторитеты вылез, коль серьезным пацанам стрелки забивает?
– Кончай начинать, Писарь, – перебил я его. – Не тули горбатого к стене – не выровняешь. По делу базарь!
