Лет тридцать там располагалась телефонная станция, безостановочно гудела и клацала металлической начинкой, перекликалась женскими повышенными голосами. Такие вот крики чаек над нескончаемым штормовым рокотом в стенах бывшего храма… А до этого в нем жили строители с семьями, в комнатках с фанерными стенами шумели поди не меньше.
В последние годы тысячелетия рядом, в подвале бывшей ризницы, стали проводиться службы. Молодой энергичный крепыш отец Виктор вместе с бабусями-прихожанками привел его в «божеский» вид, на службу иногда приглашал голосистых певчих из городского собора. Свои вокалистки тоже подтянулись – и повалил в подвал народ. Которому нескончаемый гудёж в церкви стал казаться совсем уж непотребным! Долой, долой телефонщиков!
Лариса еще в советское время приложила к этим протестам руку, точнее, молодое перо. Узнала о храме, посетила: легло на душу его название в честь иконы Богоматери Всех Скорбящих Радость. Написала резонансную статью в своей курортной газете, еще была такая, читали в каждом доме. Посетовала печально на телефонных насельников – ясно, что не телефонных мошенников, не сами же вторглись. И горячо призвала к возрождению намоленной нашими прадедами церкви.
Большая, сложенная из светло-бежевого местного песчаника по образцу древних иерусалимских храмов, не подавляла она, не мрачила суровой стариной. Напротив, казалась теплой и приветливой – или просто увиделась Ларисе в ее легкую, счастливую минуту? В общем, не архитектурная какая жемчужина, но их, дореволюционных, в черноморском городе-курорте наперечет. Давно ли сам стал «всесоюзной здравницей», «летней столицей» и так далее? Девятнадцатый век, самый его кончик – он ведь был еще не за горами!
Прекрасными нашими Кавказскими… которые тоже, любой географ подтвердит, считаются «молодыми».
Ох, как же это все относительно: старые – молодые, долго ли, коротко… Только не скоро дело делается, скоро сказки сказываются да статьи пишутся в нашем неразворотливом отечестве! И то не всеми журналистами, кое-кто в редакции неделю рожает плёвую заметку. Ну, а если даже и пишутся скоро-споро и убедительно, с огоньком, с блеском?!
Увы, еще немало годков храм так и гудел по-старому, а в новейшее время был возвращен церкви. Отца Виктора тут быстренько сместили, переместили в станичный храм на Кубани, на смену явились два новых батюшки. Один из них, отец Флавиан, был вылитый красавец-кипарис, вроде тех, что, выстроившись в каре на церковном подворье, соревновались высотой с куполом. Этот баскетбольного роста добрый молодец с пучочком-хвостиком смоляных волос на подиуме даже рядом с Водяновой выглядел бы сногсшибательно. Еще неизвестно, на кого больше бы глазели!
С ним-то Лариса и столкнулась уже в предолимпийские сумбурные годы на крестинах внука.
Да, но вот почему еще понеслась когда-то в отдаленную, «отмененную» церковь на крутой горе. Услышала от матери о московском, тоже Скорбященском храме на Ордынке, есть там такое классическое, изящное детище знаменитых Баженова и Бове, первый начал, другой потом завершил. И вот она студенткой случайно заглянула туда, где, как потом узнала, молилась, исповедовалась Ахматова… Запомнился ей старенький седенький священник, который в боковом приделе пустой церкви говорил проповедь перед горсткой людей. Очень, очень тихим голосом. Мама не услышала толком, не поняла ни слова, но, говорит, такую необыкновенную РАДОСТЬ почувствовала! Утешение, умиротворение…
