– Помой руки. И садись за стол.
Я вымыл руки с мылом, вытер полотенцем и сел за стол. Бабушка в это время суетилась у печки. И кухонная комната наполнилась ароматными запахами свеже сваренного борща. Вскоре на столе появилась глубокая миска с дымящимся борщом.
– Каши гречневой не хочешь? – спросила бабушка, доставая из печи еще один горшок с отборно-зернистой гречневой кашей. Каша вкусно пахла, издавая аппетитный аромат, и, я деревянной ложкой достал кашу и насыпал ее в борщ. Помедлив, положил еще. Борщ переполнил края миски, обозначив круглую красную обводку, отливающую золотистыми блестками жира.
Я ел досыта. Живот упругим стал, как барабан, а бабушка все приговаривала:
– Хлеба бери, ешь. В школе набегался?
Я съел мясо, а кость с жиром на ней оставил в миске.
– Почему сала не ешь? – строго спросила бабушка. – Вот Очколясы так все едят!
– Так-то ж Очколясы. – Ответил я и встал из-за стола.
– Пойду, погуляю, – сказал и вышел.
Уроки не заданы, ведь в школе он был всего два раза. Было четыре часа дня. В садике, в кроне высокой груши-дички, шумела листва, лениво чирикали воробьи. На дороге за забором сонно прогрохотала телега, подняв тучу пыли. В атмосфере стоял пряный аромат осени. Пожелтевшая листва на грецком орехе колебалась в дуновениях ветерка, призывая к сбору плодов. Кожура на большинстве орехов потрескалась, пришло время собирать плоды. Там на ветке, в кроне ореха, мелькнул оранжевый комочек. Я присмотрелся и увидел рыжую белку, нервно запрыгавшую с ветки на ветку.
Я запустил в нее орехом. Мое путешествие закончилось на огороде, туда вскоре вернулась бабушка.
– Бери лопату и подкапывай! – скомандовала бабушка.
Я сказал в ответ:
– Нет, не могу. Я так наелся, что будет заворот кишок.
– Вот лодырь! – недовольно поругала меня бабушка, – Тогда иди и не мозоль глаз моих.
Я быстро ушел с огорода.
На следующий день утром, по дороге в школу, я снова столкнулся с девочкой. На ней форма в виде маленькой гувернантки. Такую форму я видел в дореволюционных книжках с картинками, которые находил на чердаке дома.
Белый передник на коричневом платьице особенно подходил к ее двум косичкам с бантами. Она несла большой портфель.
– Здравствуй! – тоненьким голоском, подражая взрослым, поздоровалась она.
Тебя Валик звать? – спросила она.
– Валик, а тебя ж как? – я в школе слышал ее имя, но не запомнил.
В классе заметил, что она сидит возле стены с рыжеволосой девочкой.
– Меня звать Шура, – сказала она, взглянув на меня серыми огромными и чуть раскосыми глазами. Ее красиво очерченные брови были длинными и чувственными, слегка припухлые губы приветливо расплылись в улыбке.
– Так ты в школу? – авторитетно спросил я.
Девочка опустила глаза и пискнула:
– В школу.
– Ну тогда пошли вместе.
До самой школы шли молча. Возле школы мальчики увидели их вместе и понеслось:
– Жених и невеста, тили-тили тесто, жених и невеста!
Я и Шура покраснели до ушей. Каждый из нас твердо решил больше не ходить вместе в школу.
Утро. Воскресенье. Моя мама уехала с яблоками на базар в Киев. Бабушка, как всегда, вертелась у печки.
Солнце яркими, еще розовыми лучами проникает в комнату. На душе у меня тоскливо и одиноко.
Увы, село отвернулось от меня, вернее его половина. Полнейший бойкот со стороны детей, ибо ходят слухи; что дом Ольга Андреевна построила за колхозные деньги; «… и виплодила байстрюка». Хоть и боялись ее и одновременно уважали, но дети дружить со мной не хотели. Друзей не было. Утро, тоска, хочется игр и развлечений со своими сверстниками. И я решаю пойти в гости к своим двоюродным братьям. Я встал, надел свои неизменные вельветовые шорты с одной шлейкой-подтяжкой. Рубашку и пиджачок на одной пуговице, черевички, и сказал бабушке:
