– Даже если и нет, в ограблении вы всё равно не виноваты, – говорит Рене. Йорки сбиваются в кучу у её ног в ожидании порции ласки. Их так много.
– Разве у неё не стоит сигнализация?
– Стоит. Но, как и у всех, она сработала, как только пропало электричество, поэтому никто не обратил внимания.
Рене кивает.
– Машины тоже не проверяют, когда срабатывает сигнализация, которая всех только раздражает.
Папа качает головой. Кажется, он на себя злится.
– Обычно, закрывая дверь, я разговариваю сам с собой. Я научился этому приёму, когда работал авиадиспетчером. Так твои действия перестают быть автоматическими. Ты как бы фиксируешь то, что делаешь. Наверное, я где-то ошибся.
– Ты всё время твердишь, что ошибки – это хорошо. Они помогают делать удивительные открытия. Это правда только в отношении детей?
– Нет, ошибаться могут все, я уверен. Так мы учимся. – Папа проводит рукой по волосам и хмурится. – Потерять миссис Ирвин – это как потерять сразу пятерых клиентов. Наверное, пора признать, что выгул собак – не моё.
– Но вы так любите своё дело! – говорит Рене.
Папа пожимает плечами.
– Ну да. Но нам надо платить по счетам. Как и всем.
Охотник лижет братцу пасть. Братец огрызается в ответ.
– Что украли? Картины? – спрашиваю я.
Братец начинает рычать.
– Нет, пропала золотая медаль «Мистер Вселенная».
– Та самая, которую мистер Сойер получил ещё до того, как стал уборщиком? – спрашивает Рене.
– Она самая. – Папа подтягивает йорка поближе к себе. – Миссис Ирвин сделала для неё специальную подставку – в виде бюста мистера Сойера.
Я пытаюсь её себе представить. У мистера Сойера длинные светлые волосы, волевой подбородок. Но всё, что я могу вспомнить, это то, как он «случайно-нарочно» подставлял швабру тем ученикам, которые забывали вытереть ноги о коврик.
Йорк переходит на отчаянный лай, демонстрируя клыки.
– Рози, прекрати! – приказывает папа, натягивая поводок. Собака мгновенно замолкает.
– Вы так хорошо справляетесь с ними, – говорит Рене. – Мистер Нобель, она передумает. Не волнуйтесь вы так. Это миссис Ирвин ошиблась, а не вы.
– Точно, – соглашаюсь я. – Никто не захочет выгуливать этих ребят.
– Здесь ты прав. – На мгновенье папино лицо проясняется. Он достаёт угощение из кармана, и собаки мгновенно садятся в ряд, навострив уши. Папа улыбается, а затем вздыхает и даёт каждому по байтсу. – Будем надеяться, что она заплатит за свитеры. Хотя бы чтобы покрыть расходы на пряжу.
Довольные йорки начинают прыгать и натягивают свои поводки.
– Ладно. В холодильнике есть копчёная колбаса. Приготовьте себе что-нибудь. Увидимся позже! – Папа уходит чуть менее несчастным, чем до разговора с нами.
Как только он уводит йорков, раздаётся лай Пинга. Мы видим его маленькую морду через стекло. Над ним нависает длинная и узкая пасть Понга и его огромные чёрные глаза.
– Папа не запер подвал.
– У него голова другим занята, наверное, – сочувствует Рене, пока я открываю дверь. – Умираю с голоду, давай скорее поедим.
– Согласен.
Пинг прыгает на месте и восторженно скулит, приветствуя Рене. Понг тихо заваливается на мою ногу. Я поглаживаю его по голове. Как только Пинг начинает тявкать на меня, я наклоняюсь и глажу его тоже. В ответ он подпрыгивает и лижет меня в нос. Приходится отодвигаться подальше. Мне нравится моя работа, а собачьи слюни – ерунда. Люблю, когда кто-то так радуется моему возвращению. Если папа откажется от выгула собак, мне конец. И всё из-за миссис Ирвин. Художницы, которая даже в искусство до конкурса не верила.
