– Капитан, – подсказал я. – Плюс-минус. Если к вечеру не разжаловали.
Шутка младшему комсоставу понравилась. Доверительность отношений выстраивалась по мере выкуривания моих сигарет.
– Усвоено, – кивнул сержант, недоверчиво косясь на мою просоленную штатскую штормовку. – А вдруг начнут палить по нам, товарищ плюс-минус капитан? Уговаривать прикажете? А подстрелят, не дай бог, кого из пацанов?
– А если нас подстрелят? – вторил сержант Архипов – ряха не менее внушительная и авторитетная. – Не-е, товарищ прокурор, предложение непродуманное – пусть всегда буду я, как говорится. Извиняйте, а приказать нам вы не можете – вон, своих приказчиков хренова туча.
– Двоих они уже подстрелили, – напомнил Капустин, – когда из части драпали. Но это «гансы», их не жалко. А вот своих парней мы подставлять не будем.
– Приказать не могу, согласен, парни, – признал я. – Но отпуск выбить в состоянии. Понимаете намек? Десять дней свободы, не считая проезда. Дембель ведь еще не завтра, нет?
Намек был предельно симпатичный. Сержанты обещали полное содействие. Ну а как оно в жизни получится – в общем, хрен ее знает, товарищ майор, в смысле, капитан. Плюс-минус. Стоит ли раньше времени делить шкуру неубитого медведя?
Шаг за шагом рота продвигалась. Дорога размокла, моросил дождь. Тучи превратились в однотонную серость. Машины, следующие из Марьяновска в Чебаркуль, без разговоров разворачивали, зачастую под дулами автоматов, идущие в обратном направлении тщательно обыскивали и с богом отпускали. «Шеф! – хохмили солдатики. – Увези нас отсюда! Третья улица Строителей…» Не обошлось и без курьезов. Чудо кустарного автопрома, склепанное из обломков былых аварий, едва не проскочило мимо теряющих бдительность солдат. Якуты везли какие-то шкурки. Упорно делали вид, будто русского языка не понимают и вообще обитают на соседней планете. На автоматы не реагировали, махали руками и показывали ужимками, что им надо проехать. «Шкурки портятся?» – хихикали служивые, роясь в багаже. Докопались до пожилой якутки, едва не доведя женщину до инфаркта. Молчанию этой представительницы коренной нации позавидовал бы сам Будда. «Долго пытали гестаповцы Зою, – резюмировал Аристов, – но пин-код отважная партизанка унесла с собой в могилу». – «Да она же немая, братцы!» – прозрел кто-то сообразительный. «Да-да, немая, немая», – закивали обретшие дар речи якуты.
Никто из представителей нацменьшинства не видел сбежавших солдат. Надвигались сумерки. Транспорта становилось меньше. Дождь зарядил бесконечной стеной. Ныл Булдыгин в кузове. Аристов потянул меня к обочине и заговорщицки предложил выпить. «По сколько сбрасываемся?» – пошутил я. «Должником будешь». – Он извлек из «непромокашки» увесистую фляжку и нетерпеливо показал: не задерживай… Кашлял кто-то из солдат. Орали сержанты. Кому-то стало плохо – парня волоком потащили в «Урал». «Давление у Димки артериальное, – волнуясь, просвещал приятель. – Как погода зашкалит, так комары на нем начинают взрываться…»
Декаданс полнейший. Вкупе с надвигающейся темнотой совсем тоскливо. Не захочешь, а заматеришься.
– Эй, грузди, полезайте в кузов, – ворчал из недр грузовика Булдыгин. – Хрена там бродить? Не поймают никого сегодня…
Ленька гнездился на сырой мешковине, неунывающе бурча, что бороться с ленью надо на чем-то мягком и желательно многослойном.
– Ох, и любишь ты себя, Леонид, – растирал отдавленные кости Булдыгин. – И за что, спрашивается?
