Фуше угадал верно. Шардон был вполне предан своему хозяину, который держал в руках его будущность и благосостояние. Не угодить барону де Гильбоа значило опять впасть в нищету, в пороки, в грязь и, возможно, попасть на дорогу в тюрьму.
Шардон, однако, чувствовал всю тяжесть своего рабства. Он был глубоко печален и часто задумывался.
Когда Гильбоа оставил его у ворот замка, он стоял, устремив глаза на дорогу, словно чего-то ждал.
Показались двое нищих, которые сели на тумбы, прислоненные к решетке парка, и протяжным напевом просили милостыню у прохожих. Шардон не обратил внимания на этих нищих. Однако они внимания заслуживали. Они представляли в лицах басню Лафонтена «Слепой и калека». Давно уже в этом краю знали союз, связывавший этих несчастных, потому что каждый день встречали бедного слепого, сгибающегося под тяжестью своего изувеченного спутника. А тот, подставив шляпу, просил взором, раздиравшим душу, милостыню у прохожего. При виде этих несчастных, соединившихся таким трогательными образом, сердце не могло остаться нечувствительным. Почти никогда слепой и калека не просили милостыню напрасно. Несколько душ, более сострадательных, чем другие, позаботились о старости этих бедняков и ходатайствовали у правительства о том, чтобы обеспечить их будущность. Все приняли участие в этом добром деле, в том числе и Гильбоа. Не из сострадания – он мало заботился о других, – но потому, что богатство налагает обязанности, а он хотел приобрести репутацию благотворителя и щедрого человека. Он часто подавал большую милостыню этим нищим.
Когда он показался на дороге, нищие подошли к нему, но он не обратил на них внимания. Он даже грубо оттолкнул руки, протягивавшиеся к нему, сделал управителю знак приблизиться и сказал:
– Вели вынуть из кареты свертки и отнеси их в кабинет. Возьми два футляра из карманных дверец и ступай со мной.
Шардон, передав эти приказания слугам, выбежавшим встречать барина, сам взял футляры и не говоря ни слова пошел за Гильбоа, который прямо отправился в свой кабинет.
– Ты готов? – вдруг спросил Гильбоа, даже не оборачиваясь к своему управляющему.
– Вы все еще намерены? – ответил тот на вопрос своего хозяина другим вопросом.
– Да… надо непременно покончить сегодня! Но твои люди?
– Одно слово, одно движение – и они здесь.
– Ты уверен в них?
– Как в себе самом. Их прошлая жизнь отдает их в мою власть… Правда, и я также в их власти… ни им, ни мне нет никакой выгоды изменять друг другу. Призвать их?
– Как! Они так близко?
– В двух шагах.
– Послушай, Шардон, – сказал хозяин управителю, – пятиться назад нельзя. Савари намедни сказал мне: «Почему это, любезный господин де Гильбоа, вы лишаете двор двух особ таких очаровательных, как девица де Леллиоль и ее кузина? Говорят, у первой огромное состояние. Вторая по красоте своей достойна обожания самых знатных наших сановников. Стало быть, удалять от двора двух девиц, которые могут служить ему украшением, – преступление против воли императора, желающего женить своих генералов на знатных девушках». Ты знаешь, что значит эта любезность.
– Император хочет, – сказал Шардон, – чтобы все знатные имена, все богатства столпились около него. Мадемуазель Жанна и знатна, и богата. Это ясно.
– Стало быть, ты понимаешь, что пятиться нельзя?
– Конечно.
– Вели же призвать твоих людей.
Шардон засвистел особенным образом. При этом звуке оба нищих перестали тянуть свою заунывную песнь. Слепой, ведя калеку, позвонил у калитки. Привратник не хотел его пропустить.
