По пути встретилась им телега, на которой сидели красивые девушки в разукрашенных вышивкой праздничных платьях. Перед ними стояла большая корзина с полевыми цветами. Девушки плели из них венки и украшали ими свои головы, запястья и даже лодыжки. Девушки пели:
Гулянья в Кэрримюре
Ты, друг, не пропусти!
Коль не был здесь в субботу,
Считай, что и не жил!
– Какой сегодня день, ребята? – спросил Ремли у спутников.
– Пятница, – ответили они.
– А большой ли праздник намечается у вас, милые певуньи? – Гремя железом, Ремли отвесил девицам учтивый, насколько это возможно, оставаясь в седле, полупоклон.
– Приходи – увидишь, – смешливо ответили ему с телеги.
– Приду обязательно, но замечу, что как иные мужи являют своей бренной плотью порожние бочки для пива, я являюсь вместительным сосудом для безудержного веселья. Сейчас он пуст, и нелегко вам будет наполнить его до краев, – похвалился Ремли.
– Залезай к нам, – позвали девушки, – попробуем.
– Сегодня я взнуздал и оседлал лошадь, с которой познакомился не далее как прошлой ночью. Будет непростительной грубостью изменить моей красотке так скоро, но завтра я намерен взнуздать и оседлать кого-нибудь еще, и никакая сила не сможет мне в этом помешать. Вы же, бредущие со мной, не стесняйтесь принять приглашение и скоротать часть пути на телеге, если те милые юноши на облучке не против такого.
– На всех хватит, – отозвался возница.
На праздник в Кэрримюр
Мы двадцать дев везли.
А собрались обратно —
Не девы уж они! —
пропел другой возница и с кувшином перебрался в кузов телеги – встречать гостей.
– Вы, должно быть, знатного рода, богаты или известны? – спросила одна из девушек, передавая Ремли венок, который он надел себе на шею.
– Все может быть в этом мире под звездами, но если и так, то мне об этом пока неизвестно, – признался Ремли.
– Тогда как получилось, что четверо могучих мужей идут в пыли юнца, восседающего на чужой лошади?
– О том мои спутники сами расскажут тебе, о любопытная девица, ибо по договору они за свою свободу должны славить меня всякому, кто захочет слушать.
Так с песнями и шутками прикатили они в Кэрримюр. Телегу и веселую компанию молодежи пришлось оставить: улицы были широки, но народу слонялось так много, что проезда не было. Ремли бросил несколько монет своим людям, чтобы они подыскали ночлег, и продолжил верхом и в одиночку пробираться к главной площади.
Перед ратушей стоял небольшой помост, занавешенный холщовым занавесом, раскрашенным на манер декораций. Рядом стояли кибитки актеров. За занавесом кто-то играл или – по мерзким звукам нельзя было с уверенностью о том судить – думал, что играл, на волынке. Ремли спешился и привязал лошадь у ратуши.
– Ей, деревенщина, нельзя оставлять здесь лошадь! – окрикнул Ремли старик в пышных одеждах, с серебряной цепью и медальонами на груди. – Это же ратуша!
– Кто вы, о громогласный фонтан недовольства, изрыгатель брюзжания, чья глотка достойна состязаться с дырой святого Патрика?
– Я – шериф лорда Шелло. Его власть и слово в этой земле, – с достоинством представился старик, не сказав, тем не менее, своего имени. – Твои слова пусты, как тыква, что ты до поры носишь на плечах, поэтому, коль не хочешь обвенчаться с веревкой, забирай свою жалкую клячонку и катись, откуда пришел.
Ремли понятия не имел, что значит шерифская должность, но решил сойти с зыбких песков изысканных взаимных оскорблений, в которых так легко увязнуть, на более твердую почву разумных доводов.
