– Ишак!
– Шайтан!
– Тюфяк с заплатой!
– Мешок навоза!
– Плешивая борода!
– Шакал без племени! – ругались торговцы, не поделившие место.
Пока один из торговцев уходил одним глазком посмотреть на прокаженного и кинуть камушек-другой в возмутителя спокойствия, его сосед слегка подвинул товар отлучившегося товарища и занял освободившееся место.
– Я твою жену на базаре покупал!
– Я твоих дочерей на базаре продавал!
– Я твоих баранов на шампуре вертел!
– Я твоих баранов знаешь на чем вертел?!
– Я твой «вертел» шиш-кебаб за полдинара покупал!
Ругань торговцев прервал пронзительный женский крик. Вопль был таким страшным, что все повернулись по направлению звука. Глазам зрителей предстал угрюмый мускулистый детина, который с пугающего вида кузнечными клещами склонился над женщиной, завернутой в безразмерное черное платье. Обладательница громкого голоса, что было видно и через скрывающий размеры покрой, была вдвое крупнее своего мучителя, и ему бы крепко досталось, не будь крикунья надежно привязана ремнями к наклонной скамье. Благодаря этой нелишней предусмотрительности, по которой можно отличить опытного специалиста от дешевого коновала, вместо тумаков на рыночного зубодера обрушилось всего лишь извержение площадной брани. Правда, поток ругательств был таким непотребным, что мнившие себя острословами торговцы забыли свой спор и стыдливо прикусили языки. Даже ловкий захватчик прилавка поделился местом с товарищем, дабы им больше не пришлось позориться перед всеми косноязычием. Только чернокожий эфиоп в красно-желтой феске как ни в чем не бывало продолжал без устали драть горло, перекрикивая бранчливую пациентку:
– Вода! Вода! Холодная вода! Один динар!
– Один динар за воду? Должно быть, у него в кувшинах прячется целое озеро! – притворно возмутился Паласар. Уж он как никто обожал торговаться на базарах.
– Сходим в ущелья за городом, – предложил Мельхиор, всю базарную перебранку пребывавший наедине со своими мыслями. – Обычно прокаженные живут в изгнании там.
– Пойдем пешком? – уточнил Паласар, поглядывая на свои ноги. Ему не улыбалось в первый же день изорвать о камни красивейшие туфли красной замши, отделанные шелковыми шнурами, которые он специально берег на грядущие праздничные и предпраздничные дни.
Мельхиор по опущенному взгляду понял тревоги Паласара и сжалился:
– Возьмем верблюда.
– Завтра могу обуть сапоги, – словно извиняясь, добавил Паласар.
– Верблюдом быстрее.
Товарищи выбрались с базара-у-дворца и пошли к городским воротам, к месту, где собирались караванщики и погонщики верблюдов.
– Немногим магам удается овладеть силой огня, стихией пламени, – задумчиво проговорил Паласар, пока они с волшебником шли, направляясь к воротам.
– В Искусстве путь стихий несложен, – не вдаваясь в подробности, ответил Мельхиор.
– Для тех, кому он предназначен, он, может быть, и легок.
– Ты пробовал изучать Искусство?
Паласар задумался перед тем, как ответить.
– Сам не имею склонности иначе чем к материям простых и сложных элементов, знания о которых известны издревле алхимии, да травам, однако я наслышан и про чародейство, хотя сам избегаю того, чему не смею предаваться по своей воле.
– Да, я вижу.
– В чем же opus magnumpus agnum твоего Искусства, если власть над огнем лишь скромный повод постращать несведущих?
Теперь задумался волшебник.
– Я вижу, – повторил Мельхиор значительно. – Мой венец – заклинание, которое дает мне видеть все так, как оно есть на самом деле. Ничто не скроет от меня своей настоящей формы.
