Паласар хотел узнать подробности, но они подходили к воротам, у которых стояли верблюды, и ему, как более опытному покупателю, предстояло вести переговоры. Рассказчик историй подошел к первому попавшемуся караванщику и объяснил ему цель их поездки. Караванщик удалился к своим, и через минуту к Паласару вышел гнусного вида погонщик, готовый их отвести.
Погонщик, одетый в пыльную курту, спрятал руки в отвороты этой то ли рубахи, то халата (спрятанные руки – жест о честности не свидетельствующий) и назвал цену. Паласар, ни секунды не задумываясь, округлил глаза и разразился фонтаном цветистых, но приличествующих своей персоне проклятий в адрес погонщика и его рода, грозя всем различными карами в этом и загробном мире. После пролога Паласар снизил цену вдвое. Погонщик, неосознанно подражая своим верблюдам, лениво сплюнул и символически скинул два динара. Паласар продолжил обличать «грабителя» во всех возможных грехах, неоднократно помянув, что скорее все верблюды, что стоят сейчас на привязи, табуном молоденьких жеребчиков проскочат через игольное ушко вместе со всей упряжью, чем «бессовестный мздоимец и крохобор» удостоится предстать перед Аллахом, чтобы вкусить райских благ.
Старания Паласара, однако, не привели к значительным успехам. Риск лишиться посмертной награды не тронул мздоимца и крохобора. Погонщики отлично знали, зачем и в какие ущелья собираются два хорошо одетых сейида: прокаженных иногда навещали родственники. Некоторые из родни были достаточно состоятельны, чтобы позволить себе поездку верхом, и для погонщиков, как это обычно и бывает, мало что из городских дел являлось тайной.
После соблюдения церемонии торга товарищи с погонщиком на двух верблюдах тронулись в путь. Паласар ехал на первом верблюде вместе с погонщиком, за которым по обоюдному согласию товарищи решили приглядывать в оба, а Мельхиор, как человек более знатный, вольготно разместился на потертой попоне второго зверя.
Скоро прискакали к ущельям. Погонщику не хотелось провести весь день на солнцепеке, поэтому он гнал своих подопечных скорой рысью, не заботясь о том, найдут ли они в ущельях воду. Невосприимчивость верблюдов к жажде была одним из немногих достоинств этих неприятно пахнущих животных. Увы, горные способности этих животных не так хороши, как у ослов и мулов, а где-то уступают и лошадям, поэтому у начала ущелья Мельхиору пришлось спешиться. Оставив Паласара сторожить погонщика, сторожащего верблюдов, он направился в ущелье, где должны были жить прокаженные, пешком.
Волшебник вернулся на удивление быстро. Паласар успел выложить камушками на песке несколько созвездий. От карты звездного неба, которую он наметил, они составляли одну четвертую часть.
Мельхиор дал знак собираться. Погонщик поднял одного верблюда, но второй остался флегматично сидеть на песке.
– Ох уж мне эти вонючие верблюды со своим особым мнением по каждому поводу, – раздраженно вздохнул погонщик, привычно пиная корабль пустыни в брюхо. Последний, не менее погонщика привыкший к этим пинкам, даже не приоткрыл век. Тогда погонщик решил действовать жестче: он зачерпнул горсть песка, ударил верблюда ногой в голову и, когда тот недовольно открыл глаза, бросил ему горсть песка в морду. Верблюд с ревом подскочил, заметался, угрожая вырваться, но погонщик проявил сноровку и вместо того, чтобы тягаться с верблюдом в кто кого пересилит, сделал несколько прыгающих шагов в его сторону, чтобы не дать вырвать поводья. Чуть отпустив верблюда, он начал подтягивать повод обратно к себе, и дисциплина была восстановлена. – И так каждый раз, каждый проклятый раз эти пляски, словно джинн в него вселился. Но что меня утешает: когда-нибудь я сдеру с этого мешка навоза шкуру, мой шурин пошьет из нее отличные бурдюки, а мой брат продаст их у себя в лавке. – И погонщик с таким достоинством поднял указательный палец вверх, будто эти бурдюки из шкуры неубитого верблюда призваны были обеспечить ему безбедную старость.
