Читать онлайн Ирэна Лаис - Разные грани и лица любви

© Ирэна Лаис, 2022

ISBN 978-5-0056-0890-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Леша и Лиза

Глаза закрыты, но они не спят, просто дышат потоками мыслей и чувств – одних и тех же на двоих – в космос. Не говорят, не молчат, эта осенняя тишина и есть их диалог, музыка соитья их душ. Так недолго любовь была

– Леша и Лиза

Стоило Лешеньке увидеть Лизу, как в сердце мальчишки что-то дрогнуло,

надломилось и вместо этого «чего-то» мальчишечьего, задорного и даже злорадного именно тот самый надломленный кусочек сердца обрел иной цвет, иную консистенцию, иное содержание – там родилась первая любовь.

Из проклятья всей школы, семьи и округа Леша превратился в тихое созданье, которое принимало к себе близко и как родное лишь один предмет – карандаш.

С того дня, как семья Лизы переехала в их двор, и он увидел ее – восьмилетнюю девочку в красном платьице с большими кармашками по бокам, с рыже-русыми

волосами в две косы и глубоко посаженными желто-карими глазами, он не терял ее образа из мыслей. Одиннадцатилетний мальчик пытался бороться с этим нашествием: он рисовал ее, чтобы запечатлеть этот образ на листе и оставить его на нем и видеть его лишь тогда, когда самому захочется. Но он обманулся, и рисуя его снова и снова, он еще больше запечатливал ее внутри себя, укореняя в себе это удивитильное чувство, пророчащее ему счастье и горе в одном лице.

Лиза была из богатой купеческой семьи. Отец ей часто напоминал о том, что она – предок дворян и что ее красота ей передалась от далекой прабабушки, которая танцевала сто лет назад с самим царем. Было ль это правдой, трудно сказать, и сам отец не знал была ли та женщина с картины из прошлого века та самая его прабабка иль нет. Так или иначе эта картина была его гордостью и достоянием. Женщина на ней была поистине дворянской крови. Вся ее осанка, и взгляд, и руки, и шея говорили сами за себя. Платье бархатно-заленого цвета поднималось стоячим гордым воротником до самого подбородка, а из-под воротника выглядывала белоснежная подставка нежной

бахрамой. На руках ничего лишнего: поверх белых перчаток одно крупное кольцо с изумрудом. Это был великолепный портрет. Но как бы то ни было, кем бы она ни приходилась Лизоньке, у девочки был тот же цвет волос, что у дамы с картины. И для тщеславного отца этого было досаточно, чтоб Лизу называть «маленькой княгиней» и сделать из нее идолом всего рода. Леша не сводил с нее глаз, жадно следя из-за

деревьев за каждым ее движением, каждым шагом, каждым взмахом ресничек, в то время как Елизавета Анатольевна и не знала и не видела своего обожателя. Но

однажды утром Лиза прогуливалась со своей maman в саду, где листья охрой падали с облаков и крузили по траве и по дорогам, словно странники-путешествинники, и шептались, и спорили, и улыбались, и пели, словно философы природы, словно чьи-то золотые мечты… Лиза, несмотря на всю свою избалованность, была нежным и чувственным ребенком, и танец листьев заворожил ее детскую мечтальную душу.

Maman сидела на скамейке и томно смотрела в одну точку.

Завидев зачарованную девочку, ветер словно хотел еще больше удивить ее широко распахнутые глаза, и медленными кругами то удаляя от нее, то приближая к ее ногам ворох листьев, кружил вокруг нее. Внезапни, словно рожденный этой стаей желтых «птиц», в этом ворохе вместе с листьями закружился белый лист… бумаги. Он трепался, кружился, летел с листьями, не являясь их частицей. Этот лист нес в себе иную историю, иную судьбу, иную мечту… Н едолго раздумвая, Лиза побежала прямо в вихрь «крылатых танцоров» в погоне за загадочным белым вестником тайны. Она оказалась посреди пыли, ветра и листьев, глаза заслезились, но маленькая ручка успела поймать на лету своего Пегаса средь этой шумной кутерьмы, которая в миг взлетела в небо и унеслась к дальним своим мирам, оставив ее наедине с… ее собственным изображением на листке бумаги. В смущении и непонимании она смотрела на девочку, глядевшую на нее с рисунка. На миг прийдя в себя, она заметила, что кто-то стоит перед ней и ломит себе руки. Подняв ресницы лишь два черных огня под испуханно-

поднятыми бровями. Позади Лизы приближались цокающие шаги maman. Собравшись, Лиза спросила,

– Это вы нарисовали, мсье? – она произносила это, подражая стилю и тону родителей с холодной растановкой слов и французским искусственным акцентом. Леша, оцепенев, молчал, думая лишь о том, как бы отобрать у нее это «свое позорище», сорвавшееся из его рук злосчастным ветром, когда он дорисовывал его, спрятавшись за дерево, и украдкой любуясз ее силуэтом так лизко от него, и, о Боже, как далеко.

Заметив его состояние близкое к обмороку, она опустила глаза вновь на рисунок, и руки как-то непривычно напряглись, странное ощущение анемения разлилось по самые локти, тепло подкатило к шее, а потом вверх по щечкам, и по вискам хлынуло колючим жаром. Слабость поддала к коленям. Наверное впервые в жизни она чего-то смущалась, сама не зная чего. И всего одна точка екнула в ее сердце, всего одна жилка сжалась и сразу разжалась. Небо сделало свое. Теперь и до последней минуты ее странной жизни ее сердце билось по-иному, с каждым ударом отсчитывая шаги роковой любви в главной роли в своей жизни.

Не поднимая глаз, она почти прошептала:

– Мальчик, это ты нарисовал? – и не дождавшись ответа, робко спросила, – как зовут тебя, художник?

«Художник»… откуда она знала это слово? Ах да, конечно, от своего отца, каждый часто ей напоминал, что человек нарисовавший ее родственницу, был великим художником.

– Леша. – проборматала маленький художник, и тут же опомнившись, добавил, —

Алексей, мадемуазель. – и тут же схватил рисунок с ее рук и рванул с места, и долго

бежал на непослушных ватных ногах. Но добежав до одного из ленинградских мостов, обнаружил, что в руке у него лишь маленький клочок бумаги.

А там в саду осталась стоять влюбленная девочка со своим образом на листке с оборванным уголком.

«Леша»… – в мыслях ее в этот миг и навсегда.

«Леша» – пели и шептали охровые листья – вестники истории художника и княгини, истории взаимной, но проклятой любви. И златые бабочки улатели с ветвей в небо с историей в шорохе и шелесте своем, с историей, которую придумали они.

– Леша и Лиза

Время летело на крыльях тех самых листьев. Время менялось и меняло их. Они становились старше и взрослела их любовь. На протяжении девяти лет они ни разу не разговаривали друг с другом. Маленькой княжне запрещали общаться с

простолюдинами и не выпускали из дома ни наш без матери. Но жизнь всегда имеет свое слово в жизни каждого человека, каждого народа и каждой цивилизации. И теперь менялся уклад всей страны, всего общества, одна встряска заменяла другую, время меняло все вокруг, кроме их чувств. В стране готовилась революция. Прежние дворяне со страхом думали о будущем. Заперевшись в своих особняках, они со дня на день ожидали ареста, расстрела, переселения, грабежа, развала всего, что еще недавно считали вечным. И это случилось. Революция! Гордое слово, несущее в себе свободу, новую жизнь, новые идеалы и вынашивающее в себе смерть, голод, разгром, уничтожение не только всего плохого, но и погибель многим ценностям, покою, миру… Вряд ли кто либо может сказать стоит ли революция осуществления иль нет.

Редко, когда она приносила что-то доброе и праведное народу, одна власть сменялась другой, и облегчения от этого никому. Но вместе с тем она – надежда на новую жизнь, надежда на справедливость, она – дух смелости, дух несмирения эксплуатации народной силы, терпением, покорностью.

Революция 1917-го несла Руси, увы, лишь новые слезы, беды, страх и новую

беспощадную власть, несущую бессмысленное уничтожение всему и каждому, кто мог показать хоть толику сопротивления. Год принес большие изменения во все слои общества. Но одному из них досталось больше всех – слой аристократии, царских военнослужащих и богачей. Отец Лизы, конечно, один из первых попал в список арестованных. Лиза с матерью переехали из своего особняка в чердачное помещение какого-то дома.

Впервые Лиза узнала своего отца именно в это время. Узнала его не как напыщенного, тщеславного обычного купца, а как гордеца, героя, непокалебимого верного слуги царя. Все эти годы они не знали, что отец работал на тайные службы царской гвардии, и именно поэтому он категорически отказался перейти на сторону тех, кто нес в руках красное знамя советской власти, и именно поэтому он один из первых увидел стены сырых тюрьм, подвалов, крысиных комнат без окон и света, и один из первых с

бесстрашными, гордыми глазами услышал залп, и вот холодная пуля, застряв в сердце, высасывает из него все тепло и веру. В ближайшие дни, и месяцы, и годы следы его крови на серой бетонной стене сотрет кровь тысяч других расстрелянных.

Мать Лизы никогда не отличалась ни волей, ни умом, ни ценностями души, ни чувственностью. Выросшая в благочестивой, интеллигентной семье, она не умела

ничего делать, ни о чем думать. Все всегда за нее решали, и дискомфорта от этого она не чувствовала. Но обстоятельства выявили и ее душу с другой стороны. Теперь, когда некому было решать за нее ее судьбу и заботиться о ней, она потеряла смысл своего существования. Даже то, что она больше не одевает красивых шляпок, ее платье ничем не отличается от платьев торговых баб, и что она торгует на рынке морковью и картошкой с собственного огорода, и то, что ей приходиться всех убеждать, что она обычная крестьянка с глубинки, дабы не иметь судьбы своего мужа, и то, что вечером

на своем чердачке вместо многочисленных позолоченных кандилябров она зажигала пару жутко-пахнущих свечей – ничто не смущало ее. Словно застывшая над какой-то мыслью, она старела день ото дня. Ее ничто не пугало, не волновало, не удивляло. И даже после диагноза тяжелого воспаления легких ничего не изменилось. С обычным смирением она приняла эту весть, словно давно ждала ее. Смерть забрала ее жизнь тихо, легко, без сожаленья. Лишь ее последние слова объяснили всю эту драму одной маленькой, почти бессмысленной жизни:

«Лизонька, помни, любовь приносит одни страданья. Я любила лишь твоего отца, а он любил другую. И поэтому я зачахла уже в 16 лет, когда меня выдали замуж за него.

Грустно… ведь я и сейчас люблю его.»

Лиза осталась одна. Она собрала все свои силы, чтоб жить дальше, ведь было что-то, что было ее оплотом в ее странной жизни – любовь к молодому художнику. За последние два года она ни разу его не видела и даже не знала жив ли он, принял ли советскую власть, что с ним и где он. Ей было уже двадцать. Она устроилась на работу на заводе швеей. Когда-то на месте фабрики был большой суконный магазин ее отца. Теперь же там была фабрика, где множество жен и дочерей расстрелянных князей, аристократов и царских военнослужащих, а так же жен новоиспеченных труженников советской страны, сидели часами перед швейными машинками длинными рядами в серых косынках и шили рубашки одного цвета и пошыва. Какая ирония судьбы…

Дни текли словно в серо-черном калейдоскопе. Лишь одно выделяло Лизу из всех этих бездушных механических призраков за швейными машинками – то, что в нее был

безумно влюблен директор фабрики – многоуважаемый Антон Антоныч, приятный мужчина неопределеного возраста от 35—45. Кем он был до революции, как стал