Часто он стоит в задумчивости, горделиво подняв голову вверх и рассматривая верхушки лип и осин, вдыхая во всю мочь широкими ноздрями свежий воздух. В его облике явно есть что-то карикатурное, хитроватое, задорное, шутовское. Густые седые брови словно выгравированы штихелем. На скуластом смугловатом лице крупной лепёшкой набухает волевой, по-вольтеровски выступающий и гладко выбритый подбородок. Добродушная полуулыбка подтягивает края тонких губ к рельефным, со спело-фруктовой округлостью щекам. Нос, торчащий сапожком, как отполированный, блестит на солнце. Наблюдательный взгляд небольших, напоминающих очертания кильки, серо-голубых глаз шустро реагирует на любое шевеление во дворе: танец ветвей на ветру, веерное движение кроны деревьев, развеску белья торопливой хозяйкой, чудаковатую пингвинью походку местного лысого толстяка, одетого во всё чёрное, резвый и эксцентрически лёгкий бег играющих в футбол пацанов.
Мы с ним постоянно здороваемся за руку. Он всегда задорно играет, импровизирует, потешается. Иногда он, лукаво насмехаясь, выпрямляется по стойке «смирно» и, манерно отдавая честь, расплющив толстые пальцы у виска, громогласно объявляет: «Смирно! Здравия желаю, товарищ полковник!» То, завидев меня, схватив кепку, понарошку, бочком, изображая бег, слегка отходит и как бы испуганно голосит: «Пацаны! Сюда! Наших бьют!». То, прежде чем поздороваться, взмахнёт в шутку палкой: «Стой! Кто идёт?! Не подходи… У-у-ух… я тебя!». Заметив, что иду с сумками, набитыми продуктами, весело подмигивает: «В огород ходил грядки копать?» Чаще он стоит на крыльце подъезда ветхого пятиэтажного дома цвета сухой жёлтой листвы, как часовой на вышке. Цоколь подъезда с короткой навесной плитой торжественно обрамляет толстая кишка трубы теплоснабжения, выкрашенная сильно пожухшей со временем лиловой краской. И это придаёт его гордому стоянию на крыльце оттенок церемониально важного действия. Его фигура поразительно гармонирует с облупившейся баклажановой штукатуркой в нижней части здания, будто редкий антикварный товар, приметно выставленный на прилавке специализированного магазина. Увидев меня, не из интереса, а ради поверхностного общения, внимательно рассматривая, во что я одет и что у меня в руках, старик лаконично спрашивает: «В магазин?», «По хозяйству?», «На работу?», «С товаром?»… И, нежно кряхтя, с умудрённым видом добавляет: «Надо…». Он слился с этой средой старых двориков провинциального города, словно Пан или леший – с лесной чащей. Он не только живёт этой средой – он сам стал жизнью это среды, войдя в неё, пропитавшись ею, как суховатый хлеб пропитывается маслом.
Я пошёл дальше, оглядев эту знаковую фигуру как достопримечательность тихих уютных кварталов, в сторону шумного проспекта, окаймлённого широкими газонами. А затем, проходя знакомой тропинкой в парк, я чуть вздрагивал, отворачиваясь от обдувающего лицо ветра, оглядывал взбудораженную волнами и шевелящуюся упорядоченными складками мехов гармони поверхность травы, хорошо подкормленной весенними дождями. Приятно радовала глаз пестрота луговых цветов, слышно было перешёптывание листьев кустарников и отдалённое щебетание птиц. Вот небольшой пригорок. Дальше – ровная асфальтированная дорожка, отделённая бордюром от задымлённого и пыльного проспекта. Прошёл мимо парковой чугунной ограды, сплетённой выспренним растительным узором между жёлтыми квадратными каменными столбами, строго выстроенными массивными объёмами и украшенными белыми классическими навершиями. Не сворачивая, я проделал путь, равный примерно одной автобусной остановке.
