– Ты чего, Андрей? – толкнул меня в бок Садчиков, который заметил, что я не в себе.
– Ничего, – я покачал головой.
– Из-за старшины переживаешь? Брось. Он человек крепкий, восстановится и продолжит воевать. Жаль только, что ранение по глупости получил. Все из-за Ерошкина. Не повезло нам с командиром.
– Заткнись! – поправляя вещмешок, одернул Садчикова пожилой боец Гурьянов. – Нечего командира обсуждать, а то беду накличешь.
Садчиков замолчал, а я подумал, что с командиром нам, действительно, не повезло, и лучше было бы выходить из окружения своей группой. Что у нас отобрали оружие и продовольствие – это понятно. Трофейные автоматы достались командирам, которых в соединении полсотни, потому что отряд сформировался на основе штаба дивизии, а консервы пошли в общий котел. Большим отрядом незаметно проскочить мимо немцев тяжело – это тоже ясно. Почти каждый день бой и потери, помимо того, что фрицы отслеживают наше движение по лесам при помощи «рамы» и мы находимся под постоянной угрозой авианалета или артобстрела. С этим всем можно смириться, ибо такова солдатская доля. Как говорится – наше дело воевать и погибать, а за что и почему, полковник знает. Но командир роты у нас карьерист и дурак. Самый настоящий. Майор Ерошкин боевого опыта не имел, делал карьеру при штабе, а когда отступали, он потерял какие-то важные документы и теперь выслуживается, пытается кровью искупить вину. Ладно бы своей искупал. Но он ведь на нашей крови поднимается. Вот в чем дело. И когда другие стрелковые роты нашего сводно-сбродного соединения обходят противника, Ерошкин так и норовит поднять бойцов в атаку, в полный рост. Мы с ним уже неделю и за это время потеряли три десятка только убитыми, не считая раненых. Всем это надоело, и даже старшина как-то обронил, что надо утихомирить слишком рьяного майора, а то поляжем. Однако не успел Захаров. Во время очередного прорыва через немцев, когда мы прикрывали отход основных сил, старшина получил ранение.
– Марш! – отдал команду лейтенант Сафиулин, командир нашего взвода, и мы отправились по следам отряда.
Леса и перелески. Поля и ручьи. Где-то шли в полный рост, где-то пригибаясь, а кое-где ползли по-пластунски. Говорят, до линии фронта тридцать километров. Если идти по дороге, можно добраться за один день. Но мы окруженцы, у которых не бывает прямых путей, и до вечера, обогнув пару занятых немецкими гарнизонами поселков, успели пройти примерно десять километров.
На ночевку отряд остановился вдали от дорог, на берегу небольшой речушки. Кругом густые заросли и карьеры, в которых раньше добывали глину для обжига красного кирпича. Место такое, что подойти незаметно сложно, и вражеская авиаразведка нас сегодня не тревожила. Был шанс, что ночь пройдет спокойно. Поэтому уставшие люди, а в отряде почти четыреста человек, стали разбивать лагерь.
Кто-то заступил в караул и в боевой дозор. Кто-то разводил небольшой костерок, на котором будет вариться каша. Кто-то пошел с котелками за водой. Ну а я временно в стороне. Меня никто не тревожил и мыслями я опять вернулся к тому, что сказал старшина. Я и раньше догадывался, что мои предки казаки. Все-таки из станицы в приют поступил и фамилия черноморская. Однако значения этому никогда не придавал, потому что меня воспитывали как советского человека. Я верил в идеалы коммунистической партии и комсомола, защищал нашу Родину и был спокоен. Да, конечно, есть перегибы на местах, когда от наветов и доносов страдали невиновные люди. Но так же есть заговорщики и предатели, которые готовы продать первое в мире государство рабочих и крестьян западным капиталистам. Все это имело место быть. Поэтому НКВД и работало. Я все понимал. Газеты читал и на политинформациях не спал. Только раньше меня это никак не задевало. До поры до времени, пока старшина Захаров не сказал, что убил моего отца. Пусть я его не помню, но это мой отец, кровный родич. И он дрался с теми, кто пришел отнимать у него нажитое добро и выселять. Значит, было что забирать? Выходит, что так. Или причина в ином?
