Развитие российской Арктики. Советский опыт в контексте современных стратегий (на материалах Крайнего Севера Урала и Западной Сибири) - страница 9

О формировании такого отчетливого арктического вектора в политике России, конечно, уместно говорить лишь в отношении той эпохи, когда территория Арктики, преодолев критический барьер изолированности, вошла в орбиту актуального политического развития Русского государства и Европы как зарождающегося «ядра» мировой системы. Важным индикатором, характеризующим эту переходную эпоху, может считаться постепенное вытеснение различных отвлеченно-фантастических представлений о Севере достоверными географическими отчетами и практически ценными сведениями о ресурсных богатствах северных окраин и их возможном значении для мировой торговли. Начиная с XV–XVI вв. в развитии российской Арктики (шире говоря, русского Севера) можно выделить несколько наиболее существенных условий и факторов, придававших ее освоению значение жизненно важного императива – как с точки зрения хозяйственного развития, так и в аспекте безопасности.

Прежде всего, Север в самой существенной степени обусловил сам генезис русской государственности – по крайней мере на этапе перехода в режим устойчивого территориально-политического роста и создания единого государства с централизованным управлением. С времени вхождения Севера Евразии в орбиту непосредственного политического влияния Русского государства он играл в течение последующих двух-трех критических веков формирования европейской и международной системы роль одного из ключевых стабилизирующих факторов территориально-политического развития России. В конце XV – первой половине XVII в. Русское государство последовательно расширялось преимущественно на северо-восток, по линии наименьшего сопротивления, распространяя свое влияние на те пустынные, неосвоенные территории, принадлежность которых не могла быть оспорена другими державами[22]. В то же время этот вектор экспансии в целом следовал той геополитической инерции, которая определилась уже с XII в. в виде перемещения основной области хозяйствования (еще сугубо натурального типа) с приднепровского юга в лесные районы Верхней Волги. Можно в основном соглашаться с мнением В.О. Ключевского, полагавшего, что это перемещение хозяйственного центра ослабляло значение внешней торговли для жизнедеятельности русских земель и предопределяло тем самым преимущественно самодовлеющий, «континентальный» тип их развития[23], однако нельзя не принимать во внимание и происходившего параллельно с угасанием пути «из варяг в греки» формирования новых маршрутов внешнего товарообмена – с Ганзой через Новгород и со Скандинавией через Белое море[24], которые еще больше усиливали северный геополитический градиент территориального роста России. В детерминирующей связи с этим движением на север находится и расширение ареала промыслового освоения (солеварение, железоделательный промысел, рыболовство и добыча морского зверя и др.), что разнообразило фундамент хозяйственной жизни страны и ее возможности в сфере внешнеторговых обменов.

Ситуация геополитического «ухода», в которой Московская Русь смогла превратиться в устойчивое «ядро» будущей евразийской державы[25], подчеркивает колоссальное значение окраин, прежде всего северо-восточных, в этом процессе. Р. Коллинз усматривает в этом проявление одного из универсальных законов геополитической динамики, который для XV–XVII вв. можно интерпретировать таким образом: в этой решающей с всемирно-исторической точки зрения фазе складывания национальных государств те из них, что находились на международных «перекрестках», в зоне пересечения и конфликта геополитических интересов, имели тенденцию к распаду и дестабилизации (Польша, Германия). И, напротив, со всей силой в этот период выявляется преимущество