– Чему ты их научишь? Кого ты вырастишь? Таких же наивных, верящих в доброе и вечное. Сейчас я тебя уравновешиваю, а после развода? Я не позволю тебе загубить наших детей, – возмущается, еще и пальцем тычет в грудь, нервно поглядывая в вырез.
Что, на сухом пайке, пока не разведется? Пусть и не надеется. Все, лавочка закрыта. Навсегда.
– Как ты быстро изменил свое мнение на счет того, чем я занимаюсь. Наивная, надо же, – прыскаю со смеха и начинаю мерять шагами кухню. – Я смотрю, ты забыл, сколько я впахивала ветеринаром на городской станции, сколько я пережила подстав и интриг в то время. Всем нужна была работа, там опытных врачей увольняли, а я выстояла. Забыл, какого нам тогда было?
Усмехается. Похоже, она ему основательно мозги промыла. Господи, я готова поверить уже и в гадалок, и в заговоры. Больше нет объяснения его поведению.
– Я в декрете полтора года была. Я не успела с Артуром счастьем материнства насладиться, потому что он рос, как на дрожжах, и твои десятки дел в районных судах не приносили столько денег. Но я понимала, что это временно, что тебе это нужно, чтобы сделать карьеру.
У меня выбора не было. Я ради любимого человека готова была на все, потому что знала, ему ничуть не легче. И мы оба знали, ради чего все это.
– Мы оба впахивали. Не ты один. Если я при тебе держалась, не рыдала от безысходности, это не значит, что этого не была. Я о многом молчала, потому что знала, какой будет твоя реакция и насколько тяжелее нам будет. А твоя новая юбка малолетняя сейчас бы согласилась с тобой через все это пройти?
Не верит. Ему все равно на мои слова. Для него это все истерика полоумной жены, которая не пускает его в ласковые объятия молодой любовницы, с которой всё всегда весело и приятно.
– О чем ты молчала? Ну, вот о чем? Сейчас все хорошо, давай, расскажи мне. Срок давности уже, наверное, у много и прошел. Давай, поведай мужу, какой он плохой, и как тебе с ним х… плохо было.
Нецензурщина почти срывается с его губ, но он помнит мое к ней отношение и осекается. Значит, еще что-то в нем живо. Как хочется в это верить.
– Не передергивай, Армад. Мне никогда не было с ТОБОЙ сложно. Я говорю, что у нас были тяжелые времена. Хочешь узнать? Хорошо. Когда Артуру было два, тебя направили в командировку на неделю. Помнишь? – кивает. – Персин, мой тогдашний коллега, прознал об этом. Я просила родителей за сыном присмотреть. Ночная смена была.
Слезы начинают душить, нос щиплет от непролитых слез. Обнимаю себя руками, даже в мыслях вспоминать больно, не то что вслух. Но хочет знать, пусть знает. Плевать.
– Я ему всегда нравилась, а он тогда в не очень адекватном виде явился на работу. Людей нет, половина третьего ночи.
Как сейчас помню время, те старые часы навсегда в памяти остались.
– Он приставал ко мне. Я была уставшая, как раз на сутках была. Чудом тогда от него отбилась. Но я не могла уволиться, деньги были нужны. Но каждый раз, когда у меня выпадала с ним смена, я боялась идти на работу. При этом дома всегда улыбалась.
Говорю без упрека. Мне самой больно, а ему… я не знаю, и смотреть на него сейчас не хочу.
– Я его убью, – говорит так, что у меня все внутри леденеет от ужаса.
Поворачиваюсь к нему и вижу лютую ненависть, презрение и желание всё крушить.
– Уже столько лет прошло, Армад… Смысла нет. У него семья, он образумился, и передо мной тогда извинялся долго. Даже отпустил с хорошими рекомендациями, когда нашла другое место у частников. Я тебе не для мести рассказала. Просто, мне тоже было тяжело. Только я молчала, как и ты, думаю, многое мне рассказывал, оберегая.
