Нежно кладет меня на плед, уверенно ласкает грудь, просовывает руку меж наших тел, заставляя сердце бешено колотиться в груди, а меня шумно дышать.
— Никогда не смогу насытиться тобой…
Никогда не говори никогда, Мирон.
Набираю в легкие воздуха:
— На следующей неделе я вернусь в город и подам на развод, — смотрю прямо перед собой, не в силах повернуться.
— Не делай этого, — просит он хрипло, тянет ко мне руки, хочет, чтобы я повернулась и посмотрела ему в лицо.
Именно это я и делаю — переборов себя, оборачиваюсь и повторяю как можно увереннее, хотя внутри дрожу, как осиновый лист:
— Я думаю, нас быстро разведут. Делить нам нечего.
— Не хочу развода. Я ничего не чувствую к ней, слышишь? Она для меня ничто, — молит меня.
Цепкая хватка горячих рук обжигает предплечья.
— Это совершенно не важно, Мирон. То, что ты сделал… то, что вы сделали, называется предательством.
— Не подавай на развод, Кудряшка, — как будто специально произносит прозвище из счастливого прошлого.
— Я уже далеко не та Кудряшка, — говорю сдавленно и едва слышно, — да и ты не тот, кого я полюбила.
— Только не говори, что разлюбила меня за один час.
Собираю всю волю и с силой выталкиваю слова из глотки:
— Нет, Мирон. Любовь не прошла, — смотрю на него тяжелым взглядом и сгребаю осколки себя, — но, поверь, я сделаю все, чтобы выжечь из себя эту любовь.
Епифанов резко придвигается ко мне и пытается схватить в объятия, но я отбиваюсь и отталкиваю его:
— Хватит! Довольно того, что ты целовал меня без моего согласия, — на самом деле я смутно помню то, что тогда происходило, все будто за красной пеленой, размыто.
Боли до сих пор нет, но я знаю, что придет момент — и эта волна накроет меня, уничтожит. Пока же мое сознание спасает меня, накидывая броню одну за одной.
Мирон оставляет попытки сблизиться со мной, роняет руки на колени и откидывает голову назад, упираясь в подголовник.
— Я был не в себе, Кудряшка. С катушек слетел, когда понял, что ты собираешься уйти.
— Хватит называть меня так, Мирон. Кудряшки больше нет, — рублю жестко.
— Ошибаешься, — устало оборачивается ко мне, трет отросшую щетину. — Ты задвинула ее куда-то далеко, вытравила из себя. Изменила внешность, поведение. Ты была смешливой девчонкой, готовой идти со мной, куда бы я ни позвал. А превратилась в чопорную диву, отстраненную ледяную королеву.
Я ахаю, опешив от его претензий:
— Ты забыл, кто ты? Генеральный директор строительной фирмы. Бесконечные приемы, подписание договоров, новые партнеры, смотрины. Я пыталась соответствовать тебе и твоей семье. Стать для тебя идеальной, все, как хотела твоя мать…
— А чего хотел я, Рит?! — Мирон переходит на крик. — Ты не задумывалась об этом? Мне нужна была ты! ТЫ! Не идеальная вылизанная картинка, а та самая безбашенная девчонка, которая радовалась каждому дню, бегала под дождем и таскала домой бездомных котят.
Дышу глубоко… сколько же у нас накопилось невысказанных претензий за эти годы?
— Но и ты изменился, Мир. Отдалился. Хотя все это уже неважно. Прошлого не отмотать назад, нас не изменить. Мы такие, какими стали… Или такие, какими нас сделали.
— Для меня ничего не поздно, Рит, — снова тянет руку, пытается переплести ее с моими пальцами.
Я поддаюсь, разрешаю ему это сделать — напоследок.
— Вернись. Начнем все с начала. Съездим в отпуск, отдохнем вместе. Помнишь, мы хотели ребенка?
Как ножом по больному месту. Уже несколько лет у нас не получается зачать ребенка. Боже, сколько всего пройдено. Куча анализов, тестов, узи. Сколько надежды, молитв, отправленных в космос. Видимых проблем нет, все врачи талдычат одно и то же: про гребаную совместимость. Про время, про то, что надо отпустить и «оно придет само».
