Странное дело: он говорил, что Тимофеев сам просил его, чтобы редакция вмешалась, помогла разобраться с Дольской фабрикой, хотя и трудно было поверить в это – походило больше на желание поставить на место амбициозного подчиненного.
Теперь он собственными ушами слышал от Тимофеева, что тот категорически против вмешательства редакции (поезд, мол, уже ушел), а Комлев настаивает…
– Ну, хорошо, я в принципе согласен, что ситуация сама по себе интересная. Но смущает все-таки нынешняя позиция Тимофеева. Вы же говорили, что он сам чуть ли не упрашивал вас о содействии, а теперь он против, и имеет на то вполне вескую причину.
– Раньше нас просил о помощи Тимофеев, теперь мы решили действовать в противовес ему, тем более что ситуация стала для нас еще интересней, – с олимпийским спокойствием сказал Комлев. – Разве мы лишены права действовать по собственной инициативе?
Крыть было нечем. Андрей недоуменно пожал плечами и отправился к секретарше оформлять командировку, успокаивая себя тем, что побывает в Дольске, который любят снимать редакционные фотокоры, особенно для праздничных номеров.
***
Он и вправду был по-своему красив, этот Дольск… Уютный, обихоженный. Разве что чуть тяжеловатый.
Время было обеденное, спешить заняться делами не имело смысла – все равно никого не найдешь – и Андрей с удовольствием отмахивал километры по дольским улицам. Утомившись, присел на широкой скамье, неподалеку от центра, приглядываясь к размеренно-неторопливой жизни города, переваривая впечатления о нем.
Сразу бросается в глаза причудливо-претенциозный – под стиль ампир с изрядной долей рококо – облик домов. Всюду видишь то, что некогда назвали архитектурными излишествами, за которые в свое время всыпали архитекторам даже с высокой государственной трибуны: необязательные, не несущие никакой жизненно важной функции арки, колоннады, портики, каменные вазы в нишах под фронтонами, чугунные массивные ограды, ажурные металлические решетки… В жилых дворах – больших, зеленых, чистых, с разными вертушками и горками на детских площадках, со столиками для игр, разноцветными скамейками под сиренью – была своя неторопкая прелесть. От них, огражденных этими самыми архитектурными излишествами от бесцеремонного вторжения улиц, веяло спокойствием и безмятежной уверенностью. А в новом районе, строящемся в современном стиле, вытянутая вдоль дороги двенадцатиэтажка, открытая со всех сторон, гордо вознесшаяся сама по себе, представлялась каким-то инородным телом, ее не принимала душа. И не спасала эту холодно-расчетливую коробку соседствующая с ней густая зелень; безжизненной нарочитостью, бутафорией отдавало и от бетонной глыбы, и от зелени. Хотелось оттуда вернуться сюда, назад, к тяжеловатой, нерасчетливой старине, к уютной несуетности, где, казалось, живут долго и умирают мирно, с большой седой бородой, в окружении мудрых старцев, которые прекрасно осведомлены о всех твоих достоинствах и легко прощают на смертном одре все твои грехи…
Андрей глянул на часы: все, пора шустрить, суетиться – время обеденных перерывов заканчивалось, служащие возвращались в конторы.
Ему немного повезло: не с нуля пришлось начинать. Полистал вчера в редакционной библиотеке подшивку дольской газеты – наткнулся на объемистую статью о швейной фабрике. Статья так себе – ни рыба, ни мясо, но мало ли что могло остаться в блокноте ее автора, поэтому в первую очередь решил заглянуть в редакцию «Зари».
