Разворошивши, улыбнись! Сборник короткой прозы - страница 2

Но что послужило причиной погружения? Изначально коленка Гены, затем семья; или наоборот?

Да, мама была вся в своих спектаклях, без конца и края в ролях, а отец просиживал или за газетой, или за очередным делом. Роза припомнила ту идею, что отец отправился в плаванье, и решила теперь, что это она отправится; отправится в неизведанные края – прибьется однажды утром её судно к берегам Мадагаскара (там, она читала в энциклопедии, летает Argema mittrei1, ползает по деревьям долгоносик-жираф и квакает лягушка-помидор), или, умчав в Европу, домчится она верхом к подножью Монблан и, запрокинув голову, будет глазеть на заснеженные, блестящие золотом вершины, а может и вино будет пить, сидя на террасе ресторанчика на Виа Маззини (об этой улице она узнала из какой-то статьи, главной темой которого был Дом Джульетты);

Любовь нежна? Она груба и зла.

И колется и жжётся, как терновник.2

Роза не любила Шекспира, хотя он в общем-то был неплох, но в данную секунду эти строчки сами соскочили с её губ. Она повторила снова: груба и зла, колется и жжется, как терновник. Терновник, – о, она видела его давным-давно, когда гостила на даче у бабушки. И видела напечатанное на корешке название «Поющие в терновнике»: книга стояла в застекленном шкафу у Гены.

Дзынь (отрезвляющий и пронзительный, точно дятел начал долбить клювом лоб) проехавшего мима человека сказал ей, чтобы она не дай Бог не задумалась снова о коленке Гены, исчезающей под клавишами пианино, и два круга, заполненные спицами, завладели всем вниманием. Острым взглядом Роза смотрела на обрамленные красной рамой два колеса велосипеда и на зеленую кепку узкоплечего велосипедиста, и ни о чем другом, кроме как о том, что незачем родителям покупать детям четырехколесные, думать не могла: зачем, спрашивала она себя, покупать четыре колеса, если можно купить только два и приучать ребенка с самого начала к сложному – зачем эти лишние хлопоты? Красная рама, почти как конфетная обертка, обнимала два колеса, и точно так же её, Розу, обнимает бледно-голубое платье из крепдешина, по цвету напоминающее свободный от облаков небосвод – не тот, что сейчас раскинулся над головой (тут и там проплывали белые пятна), но тот, что она видела в день, когда столкнулась нечаянно с Геной в продуктовом: она зашла туда на прошлой неделе вместе с матерью за зефиром.

И вот она снова входит в дверь – та непременно за ней скрипит, уговаривая как бы развернуться и, победоносно расправив плечи, явив миру и идущим навстречу прохожим прелестные ключицы, уйти из магазина, наплевав на всякие там зефиры, и на Гену (тогда она была смущена, сбита с толку тем, что её преподаватель наверняка будет смущен и сбит с толку тоже: в последнее время между ними какая-то неловкость); вот входит она в дверь, хмуря брови, отстраняясь от уговоров дверных петель, и улыбается, открывает зубы Гене, тянет к нему дрожащую немного руку.

– Здравствуйте! – Волнующимся голосом сказала она, отмечая, что он обрадовался – с ней ли встречей или просто сам по себе сегодня был в хорошем расположении духа? – Здравствуйте, Геннадий Викторович, а я тут с мамой. Мы за зефиром.

Ей было неловко вот так запросто встретиться, она даже не успела подготовиться – обыкновенно она причесывается, укладывает немного локоны, чтобы те смотрелись ухоженно, припудривает носик, напомаживает легким слоем губы, репетирует улыбку – ту самую, что наденет, едва входная дверь откроется. Необычно было, что не выбежала ей навстречу болонка Воскресенского, как та обычно это делает, когда она приходит на занятия, поэтому Роза вмиг раскраснелась от чувства неловкости: где же Бонни, почему не прыгает она на задних, не облизывает ей руки? Роза опустила глаза, ища болонку, и, не найдя её, совсем потухла, но тогда уж подплыла её мать: полногрудая Лидия Михайловна, причалив к Геннадию Викторовичу вслед за дочерью, улыбнулась и начала беседу о всяком малополезном – а видел ли Геннадий Викторович новый с ней спектакль? Как же такое может быть, что нет? Если он пожелает, она сможет достать ему лучшие места, да притом с огромной скидкой, если не совсем бесплатно. А какой на его вкус зефир здесь лучший? Вон тот, что весь залит белым шоколадом? Роза все стояла, незаметно для окружающих ломая пальцы, и искала на полу болонку, чтобы понять, как улыбаться. Ей тогда показалось странно, что он не заметил её волнения, не спросил, не больна ли она, хотя очевидно было, что она стоит вся красная, потерянная: мог бы поинтересоваться ради приличия, хотя бы затем, чтобы казаться в глазах её матери участливым, добрым человеком, которому можно доверить ребенка. Но разве она ребенок? Решительно и твердо: нет. Роза искала на прилавках то, на что смогла бы отвлечься, но каждый предмет – сыр весь в дырочках, пирожок с капустой, бутылка дюшеса, пачка сливочного масла, зубная щетка, – каждый предмет ровным счетом стирался, терял свое название, когда рядом стоял