А все-таки Высоцкий был прав: «Лучше гор могут быть только горы…» Нет, лучше гор может быть только любовь – любовь в горах. Нет, вообще ничего на свете не может быть лучше погони друг за другом на лыжах по пушистым склонам Эльбруса, когда задыхаешься равно от восторга и от снежной пыли, фонтаном обдающей лицо. А когда, разогнавшись, ты замираешь на полусогнутых ногах и идешь по траверсу, огибая крутой выступ скалы и видя свой маршрут ровно на метр вперед, то ужас доводит тебя до экстаза; впору зажмуривать глаза и высохшими от волнения губами пришептывать: «Еще! Еще!» Горное солнце в этот момент кажется одним сплошным сиянием, заполнившим все пространство на твоем пути.
А горные звезды так просто нереальны. Когда вечерами мы гуляли по одной-единственной дороге, идущей через Баксанскую долину, мне казалось, что кто-то разложил перед нами на черном бархате россыпь крупнейших бриллиантов. Эти звезды были настолько ярки и настолько велики, что подняться на цыпочки и протянуть к небу руку за одной из них вовсе не было бы ребячеством. Самую крупную из звезд (Антон считал, что это был Юпитер) мы называли «фонарем» – она распространяла вокруг себя настоящее сияние.
Как ни странно, впервые я обратила внимание на звезды лишь на пятый день пребывания в горах: первые два вечера я проспала, третий и четвертый мы с Антоном провели, не отрываясь друг от друга, а на пятый впервые вышли погулять – словно отдышаться после долгого бега.
Было удивительно хорошо чувствовать свою полную, взаимопроникающую близость с другим человеком. Я была близка с мамой, но на общем пути по жизни я все время держалась где-то возле ее колен; я была близка с подругами, но это была близость людей, идущих в ногу. Близость с Антоном означала то, что я все время несу его в себе, словно внутренний камертон, на который теперь настроена моя жизнь.
На прогулке мы по-прежнему много говорили; главной темой теперь стала, конечно же, тема телесная. Но за полчаса до того, как на небе выступили звезды, мы потихоньку замолчали: видимо, нас обоих заворожило трагическое величие приближающейся ночи.
Прямо перед нами на гору садилось облако. Не опускалось, а именно садилось, бесформенное и усталое, словно бабушка в парке на скамейку. Воздух становился все более хмурым, обессилевшее облако сползало все ниже по склону, а пронзивший его насквозь пик горы оставался все таким же ледяным и непреклонным и даже светлым от еще долетавших до него закатных лучей. Мы успели увидеть, как белая старушка осела чуть ли не до подножия, покрытая ледником вершина напоследок победно сверкнула и их обеих уничтожила наконец-то вошедшая в долину ночь.
Мне неожиданно стало горько от зрелища этой неравной борьбы и общей гибели; я потеснее прижалась к Антону, чтобы почувствовать его успокаивающую руку на плече и увериться, что я не одна во Вселенной.
Горная ночь оказалась на удивление яркой и торжественной. Когда звезды разгорелись по-настоящему, мы остановились, и Антон стал показывать и называть мне созвездия. У меня создалось впечатление, что он знает их все, как знает и имена самых ярких светил. Он указывал мне на двойные звезды, попеременно заслоняющие друг друга, рассказывал об остывающих белых карликах и агонизирующих красных гигантах, говорил о всепожирающих черных дырах величиной не больше камушка и задумчиво обмолвился о веющем во Вселенной солнечном ветре. Казалось, он повествует о живых существах, обитающих вокруг нас, и рассказ получался поистине колдовским, у меня по спине даже бежали мурашки.
