– А меня Евгений. Друзья – придурки, не Женькой, Генькой зовут. От слова гений.
Павлик Давидович смотрел и понимал, что он, правда, гений. Работал аккуратно, без единого лишнего движения. Надо же! Всегда считал ветеринаров недоучками в медицине, да и в какой медицине – так, ремесленники. А поди ж ты – виртуоз! Постепенно расчистили и обработали все, что можно было. В одном месте Гена взялся за иглу. Павел протянул руку:
– Дай, шить сам буду.
– Шей, хирург. Ты хирург-то по какому профилю?
– Гинеколог.
– А, ну самое оно. Сейчас, Бенька, смотри, чтоб хозяин лишнего чего не отхватил, а то у него профиль особый, твоя конструкция ему несподручна, – и они оба, оценив шутку, улыбнулись.
До утра выпили спирту. Понемногу, и не развезло ничуть. Бенька тяжело выходил из наркоза, пришлось его туго спеленать и устроить на ночлег к батарее. Утром Гена побрился, оставил ключ, сказал, что справки привезет к поезду – раньше не успеет. Павлик Давидович размышлял, как бы ему исхитриться съездить за вещами в гостиницу. С собакой не пустят, а оставить одну боялся.
Бенька забился под кровать, не выходил, не пил воду, трусливо поскуливал, когда Павлик Давидович пытался посмотреть на него, и, как вчера, писал под себя.
– Да, бедняга, влипли мы с тобой. Довезу ли? И дома что нам скажут? Ладно, лежи, жди, а там будь что будет.
Вещи в гостинице забрал, выписался, уже на выходе подошел к телефону-автомату – позвонить домой или не стоит? Решил – не стоит. Довезет – будет о чем говорить. Нет – и нет.
Гена приехал на вокзал раньше Павлика Давидовича. Поезд уже подогнали к перрону. Пока вещи и Беньку в большой картонной коробке носильщик на громыхающей телеге вез к вагону, Гена нашел нужные слова, рассказал, уболтал, разжалобил проводницу, а, главное, назначил ей свидание. Понравилась ли ему унылая длинноносая девица, Павлик Давидович так никогда и не узнал. С Геной больше жизнь не столкнула, хотя и деньги ему послал, и звонил несколько раз. С телефоном мог что-то напутать, Генка мог съехать с квартиры, да бог знает что могло произойти. Но тогда исключительно благодаря ему Павлик Давидович устроил Бенчика в купе проводницы и сам большую часть дороги провел там. Только поздно ночью перебрался в свое купе и забылся тревожным сном.
Дома Бенчика ждало длительное лечение. Новых хозяев он не признавал. Трясся как заяц, боялся переступить порог – видимо, били всегда за это. Ходил под себя, и ничего нельзя было с этим поделать. Павлик Давидович смазывал заживающие бока, колол целыми курсами препараты, кормил с руки, разговаривал с ним, не ожидая ни ответной реакции, ни хоть какой-то заинтересованности, и терпел все неудобства собаки с историей бомжовского содержания и безупречной графской родословной.
Однако усилия не проходят бесследно. Шерсть начала расти, затянулись раны, Бенчик принялся есть со свойственным спаниелям безудержным аппетитом, привык к домашним и к следующему лету, а своему полуторагодовалому возрасту, предстал во всем экстерьерном блеске. Он действительно был красив. Настолько, что в происхождении не стоило сомневаться. Профессионалы сразу узрели в нем породу, подобных представителей которой в городе больше не наблюдалось.
Но Бенька навсегда остался псом с поломанной психикой. Он был весел и дурашлив с людьми, которых знал и которые проявляли к нему любовь и доброе ласковое отношение. Новых же людей боялся, как боялся и новых домов, квартир, любой новой обстановки. Павлик Давидович решил, что с Бенчика достаточно потрясений в жизни, и он так навсегда и остался не выставленным ни на одну собачью выставку, не получившим ни одной собачьей престижной награды. Остался формально не признанным, хотя единственный был достоин оценки своего исключительного экстерьера. Но так ли важно было «графу» признание? Он знал свое происхождение, и для самооценки этого ему было вполне достаточно. А хозяевам ни к чему сдались его медали – любили Беньку самозабвенно. Вот такая непростая собачья судьба…
