Читать онлайн Елена Хисматулина - Рецепт винегрета

– Повезло тебе, парень, – сказала мама, глядя в эти блестящие темно-карие страстно влюбленные и одновременно безумно страдальческие глаза.

«Парень» намеренно не отводил взгляд. Весь подался вперед, вытянулся от носков лохматых крепких лап до кончика круглого блестящего, как пуговица, носа. Мышцы играли и вздрагивали под шелковистой шерстью. Нетерпение, казалось, волнами прокатывалось по всему телу к взволнованной морде и с носа стекало прямо на низкий журнальный столик. Он так просил, так умолял, так обаятельно требовал, что пытаться перевести тему, отвернуться или просто оторваться от его глаз было невозможно. Любой в его присутствии чувствовал свою вину: страдал от позывов жалости, изо всех сил сдерживался, наперед предупрежденный хозяином не перекармливать пса, мучился вздохами невесть откуда проснувшейся совести и сам же ел себя поедом.

Не меняя позы, пес старался усилить нажим, добавить страсти и выпросить, наконец, долгожданное лакомство. Бешено завертелся короткий хвост, разбалансировано с телом сама по себе танцующе завиляла узкая попа, затопали, переминаясь под столом, задние лапы, а передние вдруг взлетели в воздух и по-хозяйски уперлись в столешницу. Когда в движение пришло все, включая смешные несолидные короткие усишки и мокрый черничный нос, мама не выдержала и протянула печенье. На долю секунды открылась зубастая пасть и хапнула печенье целиком, не жуя. Оно без препятствий хряпнулось на дно желудка, только слегка обрисовав свое движение порывистым глотком. А глаза уже снова молили о наслаждении.

– Ты просто сволочь! Ты хоть понимаешь, что такое диабет? – хозяин собаки наизусть знал все его хитрованские уловки и поэтому был особенно, просто-таки непримиримо строг.

Пес не понимал, но старался не думать об этом. К чему такие сложности? Да и, судя по газетным публикациям, самыми умными животными признаны вовсе не собаки, а крысы, свиньи, дельфины, еще там кто-то. Вот пусть и думают, и хозяева их пусть думают, а ему хочется печенья, этого обворожительно пахнущего, рассыпчатого, с капелькой сладкого клубничного джема. И что они жмотятся, эти производители?! Джем только дразнит язык – не успеваешь понять, какой он замечательно-прекрасный! А хозяева лучше бы сами, наконец, задумались, почему их дурят и в печенье джема явно не докладывают.

– Ну, дайте бедному животному печенья, ну дайте, дай-те-е-е! – Он уже невысоко подпрыгивал, хвост устал мотаться, слюна наполнила пасть. – Да где же сострадание к бедной собаке? Дайте печенье, или я за себя не ручаюсь. Я буду требовать! Буду, что бы вы ни говорили. Нельзя взять в дом животное и совершенно не заботиться о его комфорте. Гав, гав-гав!

– Ты что разошелся-то? Иди на место. Место, Бенчик, место.

Бенчик кинулся было на место, развернулся на полпути:

– Что это я, совсем спятил? Ну рефлексы, ну наука. Но это же не значит, что я и в самом деле в это верю? Иногда подчиняюсь, слов нет, но только иногда, когда самому, к примеру, спать хочется, а хозяин строго так приказывает: «Место». Тогда иду, ложусь, и это не напрягает. Хозяин доволен – дрессура, и я вроде проявил послушание. А то, что самого сон с лап валит и зевота пасть до затылка растягивает, – это хозяину знать вовсе не обязательно… А сейчас-то что? Я ведь не место, а печенья хочу. Хочу печенья, хочу печенья!!! Гав, гав-гав-гав…

– Ты – наглое, невоспитанное и еще патологически необучаемое животное. Иди к свиньям, – хозяин, как всегда, несколько странно на последний слог ставил ударение на этом «к свиньям».

Бенчик привык, и произнесенное хозяином «к свиньям» звучало как-то совершенно необидно. К свиньям, к коням, к чертям – очень схоже. Но сегодня Бенчик решил дерзить:

– Почему к свиньям? Где они у вас, эти свиньи? Сами-то думаете, что говорите? То есть печенья не дадите?

– Не дам. Не дам, и все.

– Все и не надо. Дай три, нет, пять, ну, пять и еще одну. Короче, семь, и я к свиньям.

– Отстань, прожорливая собака.

– Дай, и отстану.

– Не дам.

– Не отстану.

Последнее печенье было вынуто из вазы. Сама ваза предъявлена на обозрение псу – все, пусто, нет больше ни крошки.

– И что было издеваться? Сказали бы, что вам больше нечем порадовать друга, и я бы на место.

– К свиньям.

– Нет, к свиньям – это когда семь печеньев. Или как их – печенин? Запутали совсем. Но у вас их все равно нет. Тогда я на диван.

– Слезь немедленно! Ты что себе позволяешь, скотина лохматая! Всю квартиру своей шерстью угваздал. Что тебе не спится на подстилке?

– Там жестко. И псиной пахнет. И вообще, это меня оскорбляет. Я себя чувствую там собакой. Ну, хорошо, хорошо, не надо мухобойку. Я сам, сам. Сам, говорю! Видите, я уже на полу, я почти на подстилке. Все, сплю! – И Бенчик рухнул на матрасик, шумно коротко выдохнул и уснул мгновенно…

Бенчик еще не знал, что сегодня его ждут большие перемены. Любимый хозяин, Павлик Дави́дович, как на еврейский манер называли его еврейские друзья, собирался с семьей в Турцию. Багаж не собирали, до последнего утаивая от Бенчика намерения. Если бы не случайно подвернувшийся вариант, не поехали бы вовсе – куда девать это рафинированное, абсолютно неприспособленное создание? Но Бенчику на этот раз не повезло. Не повезло, что в дело впуталась я.

Моя семья неудачно сменила квартиру два дня назад. Неудачно для него, потому что мы въехали в старый, послевоенной постройки, трехэтажный дом, на первый этаж. Дом был несовременный, но уютный, из тех, куда приводят друзей, и те всю ночь базлают песни под гитару, куда без зазрения совести приглашают переночевать, и всем находится место, где не переживают за паркет, за люстры, где не блестят от надраенности старые немодные унитазы. Бывшие владельцы квартиры, видимо, чувствовали немудреный характер дома, поэтому особо не церемонились с дизайном: темно-коричневые разлинованные «под кирпич» стены в коридоре, коричневый «немаркий» потолок, коричневые деревянные видавшие виды полы и темно-зеленые с растительной тематикой обои на стенах. «Дизайн», в общем, не жалко было отдать на растерзание молодому активному псу – все равно ремонтировать. И вот в только что приобретенные «хоромы» Бенчик был приглашен для проживания на целых три недели. А пока что моя мама сидела в гостях у Павлика Давидовича, скармливала Бенчику печенье, задабривая его и притупляя сознание перед переездом…

Чай был допит. Настала пора будить пса, сдавать его «в хорошие руки» и начинать собирать чемоданы. С рассвета – в Анталию.

Бенчик дрых. Павлик Давидович погладил его крепкую спину, легонько похлопал по крупу. Ни фига – спит.

– Беня, вставай.

– Я сплю.

– Беня, гулять.

– Не-е-е-а. Позже.

– Беня!

– Боже ты мой, да успокоитесь вы когда или нет?! Скандальные какие-то. Чуть что – Беня! Еще и противным таким голосом – Бе-е-е-ня-а-а. А я не хочу гулять. И писать не хочу. Потом, вечером. Чего вам неймется? Пили бы свой чай. Печенья у вас нет? А я говорил, что вы нехозяйственные. Вечно у вас печенья нехватка. Ну, куда там вы собрались? Что с вами делать, все равно ж не отстанете. Пошли, только быстро. – Бенчик недовольно поднялся, зевнул широко, так, что его полусонные глаза заплющились и свалились назад за затылок, потом клацнул зубами, вернув морду на место, потянулся всем телом и заплясал у двери – рефлекс.

Наконец, вышли. Подошли к машине.

– Новости какие! А говорили, гулять. Мы на дачу? Мы точно на дачу?! – Бенчик вмиг проснулся, вскочил на заднее сиденье, уставился в окно. Гавкнул для острастки. Он мчался на любимую дачу, где запахи, мыши, вальяжный соседский кот, которого без зазрения совести можно гонять как сидорову козу. – Класс! Эй, мы куда? Мы не туда! Хозяин, ты забыл дорогу? Вечная с тобой морока, не умеешь метить территорию. Э-эй! Куда ты меня везешь? Мама, маманя, ма-а-а-ма, помогите!

– Перестань орать, трус поганый. Никто с тобой ничего не сделает. Сейчас сам все увидишь.

– Мне плохо. Что ты задумал? Вы специально накормили меня печеньем, специально усыпили мою бдительность. Я хочу какать, я очень хочу какать. Останови машину!

– Придется остановиться, иначе он изгадит весь салон. У него всегда так. Чуть новая обстановка, и все – медвежья болезнь.

– И как же мы его на три недели у Лены оставим? – мама начала волноваться. Она вообще всегда волнуется за меня, за то, что в семье большая часть бытовых забот перекладывается на мои плечи, за опрометчивые решения, принимаемые порой моим мужем, реализовывать которые приходится вовсе не ему.

Но на этот раз решение было в чистом виде моим. Шестилетняя дочь Надя очень захотела собаку. К этой авантюре стало склоняться подавляющее большинство членов нашей семьи. Чтобы отрезветь, не поддаться на уговоры и не завести в доме пса (а опыт собственного содержания собаки у меня к тому времени был), я вызвалась «взять на поруки» Бенчика. Всего на три недели. Задумка была коварная – продемонстрировать в натуре особенности существования животины в доме. Надеялась, что за первую же неделю всем надоест вставать затемно, при любой погоде мотаться с псом по окрестностям, варить на рассвете пшенку, геркулес, продел или что там еще, кормить, быть туго связанным с домом в шесть утра и в семь вечера.

А еще я рассчитывала на трезвый ум, скепсис, отсутствие дешевой компромиссности в нормальном, внятном и единственно разумном «человеке» в нашей семье – кошке Цапе. Остальных «клинило» на чуждые человеческому сознанию вещи, на какой-то «эксклюзив», на вызывающие поступки. Так в доме, например, появилась голова настоящей зубастой щуки. Рыбаков в доме не было никогда. На кой черт мы приобрели эту страшную рыбью морду с миллионом острых зубов в открытой пасти – непонятно. Но приобрели, повесили на стену в коридоре и всех друзей «потчевали» щукой, предлагая засунуть палец в пасть. Наивные люди соглашались, легко проталкивали палец подальше в рот щуке, не зная, что ее зубы растут вовнутрь. При обратном движении они скребли и в кровь раздирали руку. Сложно поверить, но с нашей стороны не намечалось никаких маниакальных планов. Нам искренне хотелось поделиться «счастьем» познания особенностей щучьего устройства. А потом уж, конечно, вынимался йод и пластырь, обрабатывались раны, предлагался обильный стол. Мы настолько восхищались своим умением «удивить» гостя, что и гость поддавался общей радости странной семьи – ел, пил, с гордостью показывал остальным свою израненную руку. Только утром, проснувшись у себя дома, не мог понять, какая сила дикого убеждения заставила его всунуть руку в щучью пыльную зубастую морду.