Читать онлайн Viima Rune - Регрессивное исследование древних знаний. Книга 1

Двери.

«Я закрываю глаза и представляю себя на берегу моря. Тело расслаблено настолько, насколько это возможно. Глаза закрыты, дыхание глубокое и спокойное. Меня согревают мягкие лучи полуденного солнца. Мне уютно и тепло на песке. Я растворяюсь в этих ощущениях и сливаюсь в единое целое с песком и солнцем…

Совершенно внезапно меня накрывает морской волной, она обжигает холодом. От неожиданности напрягаются все мышцы. Это длится несколько секунд, но тело постепенно привыкает к новым ощущениям…

Затем начинается прилив. Покрывая каждый участок тела, медленно прибывает вода. Волны катятся от стоп, через ноги к туловищу, охватывают руки и поднимается к макушке головы, расслабляя постепенно всё тело. Вода каждый раз останавливается что бы успокоить напряженный участок тела и я наслаждаюсь ощущением полной и совершенной безмятежности. Тело окончательно расслаблено. Под водой мне необыкновенно легко и спокойно. Я делаю глубокий вдох, потом второй, третий и медленно погружаюсь в пучину.

Передо мною подводная пещера. Вход в нее сказочно красив: повсюду снуют десятки тысяч рыб самой разнообразной окраски, горделиво проплывают гигантские скаты и растут кораллы совершенно удивительной формы. Начинается время приключений, меня захлестывают волны неописуемого восторга в предвкушении радости первых открытий.

Я вхожу в пещеру. Вниз спускаются каменные ступени. Я ощущаю приятный ворс водяного мха, лежащего у меня под ногами и живописно разросшегося по каменным ступеням. Я начинаю спускаться вниз по десяти ступеням. Когда я спущусь то увижу дверь в одну из моих прошлых жизней. С каждым сделанным шагом я приближаюсь к своему величайшему открытию – к тайне предыдущего рождения. 10. Я делаю шаг и расслабляюсь. 9. Еще один шаг и напряжение проходит. 8. Чудесное состояние полного покоя. 7. Я все более расслаблена. 6. Расслабление усиливается вдвое. 5. Я уже на полпути к цели. 4. Расслабление усиливается четырежды. 3. Я вижу заветную дверь. 2. Остался шаг и я сделаю величайшее открытие. 1. Я протягиваю руку и открываю дверь…»

Надиктованный текст звучал из динамиков всё тише и дальше. Меня подхватил и потащил мрак. Густой и вязкий, он обволакивал и затягивал в замочную скважину вместе с миллиардами микроскопических пузырей, которые лопались в голове и уносились в щель трассирующими пунктирами. Тьма взорвалась ярким светом, нестерпимым и внезапным…

***

Дверь распахнулась внутрь жилища. Сизое марево вырвалось из полумрака длинного и узкого помещения, в дверном проёме возникла чуть полноватая сдобная фигура Сигрид. Упёршись ногой в козлином ботинке на двойной кожаной подошве в дверную перекладину, невысокая, скуластая и светловолосая женщина грузно опрокинула с плеча труп овцы.

– Олаф! – ахнула вошедшая. – Глянь что я нашла в сетере! Говорю тебе, Олаф, это Стигбъёрна Клапы проделки! Вот он возмущался, что мои овцы прожорливые слишком, и вот, полюбуйся. – Сигрид гугняво возмущалась, показывая на овцу каким-то сухим корневищем с вырезанными на нем рунами, – Подлый Стигбъёрн, он проклял мое стадо!– сердито воскликнула она, выбирая, куда бы подальше запустить чертов корень, но так и не выбрав, осталась с ним в руке. – Знаешь, Олаф, ты должен выступить на тинге и обвинить Стигбъерна в колдовстве!.. Или ты потворствуешь злому колдунству? – Сигрид слегка наклонила голову вбок и подозрительно сощурила бесцветные глаза.

– Дай гляну, – отец протянул большую ладонь. – Сигрид, это приворот, – задумчиво произнес он и удивленно поднял взгляд на женщину, – Это корень радиолы, смотри на руны: тут о любви … Сдается мне, кто-то затеял твою Гудрун привораживать.

Сигрид медленно осела на скамеечку у входа, вытянула короткие ноги по устланному соломой полу и изумлённо уставилась перед собой в пустоту. Она вспомнила почти уже забытые мечты о счастье дочери, которые теперь вдруг обрели объем, красочность и ожили: старшая дочь перестарок в тяжелом серебряном венце идет под руку с женихом. Жених представлялся ей пока (как и всегда до этого) смазанным пятном, но женщина была убеждена, что он из знатного рода. Идея силами тинга отобрать у Стигбъёрна Клапы его хозяйство, дом, участок эту женщину больше не захватывала, – её вытеснили раздумья о будущем дочери: Сигрид внутренне примерялась к неясной, но уже почти ощутимой возможности озамужнить наконец свою старшую дочь, давно вышедшую из возраста невесты.

– О любви просит… – задумчиво в пол повторила она, избегая встретиться глазами с отцом. Затем неожиданно, по-бабски, охнув и оттолкнув скамеечку, опрометью выбежала на улицу, неся перед собою заветный корень, словно оберег будущего сватовства. – О любви!

Я стояла посреди длинного жилища, смотрела в пол, устланный соломой, теребила пальцами волосы. Мне, лет восемь, наверное. На детском теле – деревенского покроя сорочка. Окантованный сверху и снизу сарафан на бретельках скрепляется на каждом плече черепаховидными фибулами, а на цепочке, свисающей с левой фибулы, полезные в хозяйстве нужности: ключ от сундука, небольшой ножичек, ножницы, щипчики для вышивания сребром и игольница с наперстком.

В центре жилища выстроен большой четырехугольный очаг, пылающий открытым огнем, а с потолка на массивной цепи свисает стеатитовый котел. Бурлящие потоки жидкости выплескиваются, падают на камни, шипят в агонии.

По периметру очага несут на себе тяжесть невысокой крыши четыре столба, богато украшенные затейливой резьбой, фигурной, с животными мотивами. Такая же резьба на хозяйских креслах-скамьях, поставленных по обеим сторонам от очага, напротив друг друга, она же и по всей избе: на деревянных панелях, столбах, спинках кресел, изголовьях хозяйских кроватей: вызорочье с загадочным существом. У этого зверька непропорционально мускулистые лапы, не то кошки, не то щенка, не то медвежонка или тигренка, но пластичного, выпуклого, живого. Озорной и в то же время угрожающе ощерившийся дикий, и даже может быть, обезумевший зверь, с яростным оскалом разинутой пасти, его основная задача – отпугивать злых духов. Начиналось время обеда: одни слуги гремели деревянной посудой на небольшой пристроенной к дому кухне, другие расставляли в главной комнате небольшие низенькие столики и доски на козлах, третьи наполняли роги и кружки для питья.

Отец, упершись руками в края кресла-скамьи, задумчиво посмотрел на бабку, старуху с резным и почерневшим от времени лицом, занятую в углу ткацким станком. Среднего роста, подтянут, с аккуратной прической, затейливо заплетенными усами и клиновидной бородкой, открывающей щёки, он одет в свободные брюки и тунику поверх рубахи.

– Мать, а не знаешь ли ты, зачем это Гудрун подкинули женский корень радиолы? – он делано изображает на лице любопытство.

– Знамо зачем! – оживилась старуха, глубоко втянула воздух, чиркнула взглядом по телу мертвой овцы, – женоложество. Тьфу, срам то какой! Даром то Торольф не хотел принимать Гудрун!

– Это как это? – пригнувшись и сгорбившись, подошел трель, плененный раб, пол года назад подаренный ярлом, чрезвычайно высокий, нескладный, большерукий почти юноша, с вытянутым лицом и выразительно черными глазами, названный отцом Иваром.

– Помнится, зима тогда выдалась необыкновенно суровая, – издалека начала свой рассказ бабка. – Наш княже был человеком крутого нрава, скорым на расправу и тяжелым на руку, но слыл хлебосольным, щедро раздавал кольца и держал двери открытыми для всех бондов в округе. Торольф тогда был еще совсем юнцом, почти как ты, хозяйство его было не в порядке, жена брюхата двойней, и что бы не бросать землю, он подвязался с княже в далекие страны за богатством. В тот год дружина потрясала оружием за поход в Бьярмию.

– Что-то я не пойму, – перебил Ивар. – что значит бросать землю?

– Когда бонд разорен, – охотно разъяснила бабка, – он собирает по углам жилища землю, бросает прах соседям, кому передает все во владение. Затем он должен прыгнуть через изгородь, что означает отказ от крова и земли. Потом остается идти по миру или наниматься в батраками в какой нибудь богатый дом. Ивар кивнул как будто понимающе, бабка продолжала:

– В тот год около входа в дом княже повесил в жертву богам двух убитых бычков: Тору и Одину, он не знал как сложится путь, зима была суровая, лопари могли не собрать дань. Решено было плыть тремя драккарами с парами весел по количеству пальцев на обеих руках. Правитель хотел сначала собрать дань с лопарей, а потом выменять добытое на рога единорога, коих в Бьярмии водилось превеликое множество.

Уехали они в Месяц Яиц, вернулись к Месяцу Жатвы Хлебов. Привез Торольф вещей диковинных, заморских, сребра и рабыню, – чудь белоглазую. На родине именовали ее по-чудски, Торольф назвал ее Сигрид. Любил он потом прихвастнуть, как напал на святилище чуди, что на опушке стояло и охранялось. Как вынес он оттуда богатое убранство, сребра и злата, кое чудь приносила своим богам.

Отец бросал на бабку неодобрительные взгляды, отчего та смешивалась и сворачивала рассказ:

– Бьярмийцы зело колдуны, извела за год Сигрид и жену Торольфа и детишек малых и стала сама ему женой. Потом понесла. Приплод был больной и слабый. Отец такого ребенка по обычаю должен окропить дитя водой и дать ему имя, тогда ребенок считается принятым родом. Торольф долго этого не хотел делать, Сигрид уже ополоумела от мысли, что первенца придется нести в могилу и оставлять там умирать с голоду. Год выдался тяжелым, богатые бонды не спешили выбирать себе из ям самых здоровых с виду детишек.

– А зачем им эти дети? – опять перебил бабку любопытный до наших традиций трель чужестранец.

– Знамо зачем, – это же фостры, рабы… ну, или сталь закалять их кровью… или драугами ставить, клады охранять.

Женщина многозначительно замолчала.

– И что потом было?

– Снедаемая душевным недугом, Сигрид молилась пням, по чудскому своему обычаю. Тогда только Торольф принял дочь и поименовал её Гудрун…

Бабка, показывая, что разговор окончен, отвернулась к ткацкому станку и замолчала. Было понятно, что она ненавидит Сигрид и ее поганое семя, годами соседства носит в себе зерно вражды, выплескивая накопленную злость случайным собеседникам. Но глава семьи такие разговоры не одобрял, хотя и сам недолюбливал Сигрид за скверный нрав, жадность и злоязычие.

– Пойду, отнесу Сигрид овцу, – отец нехорошо глянул на мать, поднял мертвую скотину на плечо и вышел на улицу.

На улице цветет Иван-чай. Беззаботно порхают бабочки, летают птичьи стайки, ветер плетет на голове кудель. Отец смотрит в небо.

Там, в высоте, рассекая потоки воздуха крыльями, гордо реет степной лунь, свободно и размашисто. Два-три плавных круга над селением с его аккуратно вспаханными полями, людьми, занятыми полевыми работами, истерзанными берегами Согне-фьорда и вот он уже поднимается ввысь, летит туда, где чернеют голые каменистые утесы. Он летит над извилистыми горными тропами, по которым хозяева ведут свои стада на летний выпас, видит веселую процессию с игрой на рожке, стадом, гружеными скарбом для ведения сезонного молочного хозяйства лошадьми, целой стайкой маленьких ребятишек и собак, сгоняющих разбредающихся животных в стадо.

Степной лунь продолжает свой полет ввысь, к предгорью, в сторону сетера с разбросанными тут и там пастушьими хижинами общины, где царит суета: те, кто уже приехал, выгружают молочные ведра, маслобойки, формы для сыра, деревянную посуду, девушки развешивают свои наряды и раскладывают запасы шерсти и полотно для вышивания. Дети носятся между наваленными грудами приспособлений для ведения летнего молочного хозяйства, набитыми соломой, свернутыми матрасами, ворохом белья, сундуками и прочим расползшимся скарбом.