Коля вывел коня на дорогу. Сашка, держась за гриву, грациозно ехала верхом. Отсюда с высоты всё смотрелось по другому. Она любовалась окрестностями и наслаждалась. Конь мирно шагал по доро́ге рядом с братом.
К кузнице надо было свернуть на тропинку. Коля потянул коня за узду – Буран напрягся, захрапел и вдруг резко дёрнулся обратно. Взвился вверх. Уздечка выскользнула из рук Николая. От неожиданности он покачнулся, палка, на которую опирался, осталась впереди. Нога подвернулась, и он упал. Почуяв свободу, жеребец развернулся и галопом понёсся обратно в конюшню. Сашка без узды не могла остановить коня и изо всех сил держалась за гриву. Конюшня стремительно приближалась. Сашка зажмурилась. Конь влетел в ворота, и, замедляясь, скрылся в конюшне. А её голова не вписалась в низкий проём. Со всего маху ударившись лбом, девочка кубарем свалилась на землю. Едва оправившись от шока попыталась встать, но в глазах потемнело, подступила тошнота к горлу, в ушах стоял звон. Пришёл Николай.
– Шурка, ты как? Где болит? – Голос Коли доносился откуда-то издалека.
Постепенно пелена перед глазами рассеялась и Саша увидела расстроенное лицо брата над собой. Слабо улыбнулась:
– Ох, и резвый мой Буран!
Николай облегченно выдохнул:
– Фу ты! Ну напугала… Я думал убилась совсем. А ты, раз шутишь – жить будешь! – сам себя успокаивал Коля поднимая сестрёнку. – Пойдём домой, пусть мать рану обработает. – Лоб Шурки был рассечён и кровоточил.
– Коль, давай маме не скажем, что я с лошади упала, а то не пустит меня больше к Бурану…
– Ладно. Скажем, что ты сама мимо двери промахнулась. – усмехнулся брат.
Мать обмануть не удалось: она, увидев огромную шишку во лбу и кровавые разводы почему-то сразу всё поняла:
– Ох, Шура, доиграешься ты с лошадьми, свернёшь когда-то себе шею. – мать сердито поджала губы.
Вечером, приехали Алексей с Васей, увидели забинтованный лоб сестрёнки:
– Удалый баран не ходит без ран! А ты, Шурка, у нас кто? Овца? – веселились братья.
– Сами вы бараны – обиженно огрызнулась в ответ Сашка.
– Ладно, не обижайся сестрёнка. Главное – сама цела осталась, а шишка заживёт скоро.
В школу осенью она не попала: с лесного поселения до Пяжиевой Сельги, где находилась ближайшая, добираться было не просто. Мать беспокоилась: как зимой их отпускать по лесу, да по темноте? Да и не до школы было пока. Коля на родине успел закончить семилетку. А младших решила отправить в следующем году – пусть пока дочка по хозяйству помогает.
Шура видела как ей тяжело: то вздохнёт печально, то смахнёт слезу украдкой, – понимала, что мать тоскует по отцу, да и ей его очень не хватало.
Алексей тоже здесь сильно тосковал. После похорон он как то замкнулся. Сядет, песню напевает под нос:
– Как на дальней сторонке
Громко пел соловей.
А я мальчик на чужбине
Далеко от людей.
Позабыт, позаброшен
С молодых юных лет.
Я остался сиротою,
Счастья доли мне нет.
Вот и холод и голод,
Он меня изморил.
А я мальчик еще молод
Это все пережил.
Ох, умру я, умру я,
Похоронят меня.
И никто не узнает,
Где могилка моя.
И никто не узнает,
И никто не придет.
Только раннею весною
Соловей пропоет.
Пропоет и просвищет,
И опять улетит.
А моя скромна могилка
Одиноко стоит.
Приступы эпилепсии у него участились. Без присмотра мать его боялась оставлять. Обратилась в Ладвинскую больницу, там Алексея снова обследовали и развели руками. Предложили написать заявление и определить в специализированный интернат – там хоть он будет под присмотром. А при необходимости ему всегда смогут оказать необходимую помощь.
