– Папа, вероятно, у себя в кабинете, – сказал Арно, вставая. – Я тотчас пойду переговорить с ним. Ободритесь, Габ риела; если победа возможна, я одержу ее.
Приложив пальчик к губам, она послала ему воздушный поцелуй.
– Идите, Арно, мой дорогой, и возвращайтесь с добрыми вестями. Я буду ждать вас, как моего избавителя.
Исполненный твердой решимости, молодой граф направился в кабинет отца, который в это время спокойно занимался своими счетами. Увидев сына, он положил перо и повел дружеский разговор; но молодой человек, весь занятый своим планом, перевел тотчас речь на аргументы, говорящие в пользу жизни в столице во время зимнего сезона. Граф сначала слушал молча, затем рассмеялся.
– Я понимаю, ты пришел послом, чтобы искусно передать мне желание Габриелы, так как прямые заявления ни к чему не ведут; но, дитя мое дорогое, по многим причинам я не могу согласиться.
– Не можешь ли ты мне назвать эти причины?
– Да, я буду вполне откровенен. Во-первых, нахожу, что не следует без нужды вводить мою жену в искушение. Не могу не сказать, что она возвратилась совсем иной, что она добра и полна внимания ко мне, но знаю тоже по опыту, какое опьяняющее впечатление производит светская жизнь на это молодое, красивое существо, жаждущее поклонения. Когда она увлекается вихрем удовольствий, то не знает меры, а мое здоровье положительно не позволяет мне ездить по всем балам, обедам, концертам, вечерам, выставкам, театрам и пр. Мне нужен покой. Наконец, мои средства не позволяют мне таких непомерных трат, одни туалеты Габриелы поглощают страшные суммы, и мне потребовалось пять лет экономии и жизни в уединении, чтобы возместить ущерб, причиненный моему состоянию тремя зимними сезонами. Возобновить подобное безумие было бы непростительно; я должен думать о Танкреде и оставить ему наследство, не обремененное долгами.
Арно слушал внимательно.
– Я сознаю справедливость твоих аргументов, папа, но позволь мне некоторые возражения. По-моему, запереть молодую, красивую женщину в уединении, к которому она не привыкла, не приведет ни к чему хорошему и несомненно нарушит необходимые для тебя мир и спокойствие скорей, чем несколько выездов в город, так как, благодаря Богу, ты не какой-нибудь увечный. И наконец, разве я напрасно тут, разве не естественно, чтобы я заменял тебя около моей мачехи? Я буду охранять ее, как сестру, и буду делать это усердно, клянусь тебе, так как честь нашего имени мне дорога так же, как и тебе, я не допущу, чтобы малейшая тень омрачила ее. Что касается денежного вопроса, я понимаю его важность; но позволь указать тебе простое его решение. У меня в государственном банке значительные суммы, образовавшиеся из процентов с капитала за время моего несовершеннолетия, и из экономии деда, который, как ты знаешь, был немного скуповат. Эти деньги мне вовсе не нужны, так как я никогда не исстрачиваю и процентов, – и я прошу тебя взять этот накопившийся капитал, чтобы черпать из него на все, что потребуется на домашние расходы и на туалеты Габриелы сверх того, что ты желаешь тратить.
– Что ты говоришь, Арно! Я никогда не коснусь твоего наследства для пустяков. Нет, нет!
Он покраснел и энергично покачал головой. Но Арно взял руку графа, поцеловал ее и сказал ласково:
– Разве между нами может серьезно существовать вопрос о том, что твое, что мое; уступив моей просьбе, ты дашь мне доказательство любви и окончательного прощения всего, в чем я был виновен пред тобой в течение стольких лет. Скажи да, дорогой папа, и увидишь, как весело и счастливо мы проведем зиму в Берлине. Само собой разумеется, что денежный вопрос останется тайной между нами.
