Реквием. Галлюцинация - страница 6

поговорим сейчас о литературе, не хочешь? по-моему, так элегантней. Согласен, ответил я, давай поговорим о литературе, что пишешь? Маленький роман в стихах, сказал он, любовная история между епископом и монахиней, происходящая в Португалии семнадцатого века, мрачная и даже неприличная история, метафора позора, что скажешь? С ходу трудно сказать, ответил я, там тоже едят саррабуло? на первый взгляд напоминает историю, в которой должны поедать саррабуло. Ладно, за твое здоровье! – сказал Тадеуш, поднимая бокал, у тебя еще есть душа, дорогой мой скромник, а у меня только тело, да и то ненадолго. Души у меня больше нет, ответил я, есть подсознание, я подцепил вирус подсознательного, поэтому нахожусь в твоем доме, поэтому сумел тебя разыскать. Тогда выпьем за здоровье подсознания, сказал Тадеуш, наполняя снова бокалы, еще один глоток, и потопали к Казимиру. Мы выпили молча. Из казармы на другой стороне дороги долетел звук горна. Где-то пробили часы. Надо идти, сказал Тадеуш, не то Казимир закроется. Я встал и прошел по коридору на ватных ногах – результат выпитого шампанского. Мы вышли на улицу и спустились по склону. Площадь была усижена голубями. На скамейке у фонтана спал какой-то солдат. Мы шагали в ногу, взявшись под руку. Тадеуш казался серьезным, не расположенным к шуткам, словно что-то его тревожило. Что случилось, Тадеуш? – спросил я его. Не знаю, ответил он, может, хандра накатила, с тоской вспоминаю те времена, когда мы с тобой гуляли по городу, взявшись под руку, помнишь? тогда все казалось другим, сверкающим, как будто только что начисто вымытым. Это была молодость, сказал я, это видели наши глаза. В общем, сказал он, я рад, что ты пришел меня навестить, это лучший подарок, который ты мог мне сделать, мы не могли расстаться так, как расстались, мы должны были поговорить о той абсурдной истории, которую пережили, ты совершенно прав. Я остановился, чем вынудил Тадеуша тоже остановиться. Послушай, Тадеуш, сказал я, самое загадочное, что меня волнует, это та записка, которую ты мне передашь в день твоей смерти, ты помнишь? ты почти в агонии, на смертном одре, в больнице Святой Марии, рядом с тобой чудовищная машина, к которой ты подключен, через нос пропущен зонд, правая рука под капельницей, ты знаком показываешь мне приблизиться, я подхожу, ты левой рукой показываешь, что хочешь что-то написать, я ищу клочок бумаги и ручку и подаю тебе, глаза у тебя погасли, на лице тень смерти, ты с неимоверным усилием пишешь, пишешь левой рукой и протягиваешь мне записку, там странная фраза, Тадеуш, что ты хочешь ею сказать? Не знаю, сказал он, не помню, я был в агонии, как я, по-твоему, могу помнить? Вдобавок не помню, что написал, почему бы тебе не произнести эту фразу? Ну, в общем, сказал я, фраза была такая: во всем виноват опоясывающий лишай herpes zoster, посуди сам, по-твоему, это прощальная фраза, которую пишешь другу в минуту кончины? Послушай, скромник, сказал Тадеуш, тут у меня два варианта: либо я абсолютно не в себе и несу околесицу, либо вожу тебя за нос, ты ведь знаешь, я прожил жизнь, я прожил жизнь, вкручивая яйца своему ближнему, тебе и остальной части человечества, может, я дошел до крайности, это мой лучший розыгрыш, и гопля, Тадеуш, проделав пируэт, покидает сцену. Не знаю почему, Тадеуш, но я всегда связывал эту фразу с Изабель, сказал я, поэтому и пришел сюда, поговорить о ней. О ней поговорим позже, сказал он, продолжая шагать.