До сих пор, как и раньше (47), вызывают удивление суждения, что душевное – это одно, а телесное – это другое. Хотя сейчас, по-видимому, уже нет медиков, которые бы отрицали связь психики и телесного здоровья больного, но с уверенностью можно говорить о том, что среди них, как и среди не медиков, немного тех, кто признавал бы наличие связи болезни тела и нравственного состояния человека. И дело даже не в том, что врачам самим очень было бы затруднительно диагностировать болезнь во всей её полноте, а в том, что отрицание важности духовного начала в человеке закладывается в современном обществе с детства. Все вокруг говорят о любви, о том, что нужно соблюдать всяческие нравственные нормы, которые в большинстве своём прямо взяты из Библии и из других великих книг человечества, но при этом «зачем» описывается как-то очень туманно. Создаётся впечатление, что такое воспитание носит по большей части традиционный и формалистический характер, а сами нравственные нормы рассматриваются как элемент поддержания порядка в обществе. То есть по-прежнему исподволь и неявно люди разумеют договорной характер появления и существования этих норм. Мораль просто регулирует социальную жизнь.
А любишь ты, или нет – это совсем неважно. Из-за этого не вешаются и тем более не убивают других. Но при этом каждый для себя лично осознаёт, как важно и хорошо любить и быть любимым. Как важно не быть в конфликте с самим собой. Как это естественно – радоваться не только своим радостям, но и счастью других. Но кто радуется и грустит, любит и ненавидит: неужели не тот же самый человек, который болеет или нет? Что, казалось бы, естественней, чем признать, что душа связана с телом, и они не могут не влиять друг на друга?
Странная у нас «нравственность»…
Для христианства, конечно же, это самая обычная и логичная вещь: «душа… принимает участие во всем, что касается тела» (48). В Библии все заповеди, касающиеся человеческого общежития, можно рассматривать аллегорически, в том числе применительно к одному человеку. Например, жить в апатии и тоске – это значит убивать самого себя, блуд так и вовсе в абсолютном большинстве случаев и не рассматривается иначе, как «прелюбодеяние души». Более того, учителями церкви прямо указывалось на то, что грехи пагубны сами по себе именно для тела, что страсти сами по себе вызывают телесные расстройства, потому что вообще неестественны (49). Об этом же говорит и современный православный врач, считающий, что грех «влечёт за собой невротическое расстройство» (50), от которого и до телесных немощей рукой подать. То есть природе нашей свыше установлены пределы, дальше которых – почти неизбежная болезнь (51), и пределы эти касаются не только физиологии.
Алчность, маммонизм в Библии прямо саналогизированы с тяжкой болезнью (52). Забота о прибытках, то есть не простой интерес, а беспокойство, связанное с отсутствием равновесия, уже есть нравственное поражение. Ещё одно: и тело, и душа относятся к человеку, они не противопоставлены друг другу, поэтому нет ничего странного или натянутого в том, что Библия часто сравнивает «процессы» в обеих «сферах». Ошибочно и даже аморально приоритетное выделение какой-либо одной стороны человеческого естества, что часто имеет место у сектантов или фанатичных аскетов – с одной стороны, у гедонистов и маммонистов – с другой.
Так, скажем, теоретически это правильно, и мы всё это слышали тысячу раз. Но в жизни– то всё не так: «Разбойничают юноши самого превосходного здоровья, а кто не мог оскорбить кого-либо и словом, тот подвергается разного рода жестоким болезням; ранняя смерть уносит полезных для человечества детей, а кому, казалось бы, не следовало и родиться, тот живет сверх меры долго» (53).
