Кто нас связал и бросил в мир слепыми?
Какие судьбы нами расплелись?
Максимилиан Волошин
Канцлер Бер облетал Солерно на авимобиле. Зависнув над площадью Победы Зигфрида, носящей это название уже второй месяц, он с удовлетворением отметил, что народа на ней много: некоторые, по-видимому, статусные лица, неспешно прогуливались, другие, занятые повседневными заботами, сновали туда-сюда, не поднимая головы и не глядя по сторонам. Были среди прочих и те, кто смиренно сидел на скамейках в тени деревьев и, на первый взгляд, пребывал в мечтательной задумчивости. Зигфрид насчитал таких, отрешенных от житейской суеты, девять человек и недовольно сдвинул брови: Родригесу следовало сделать внушение – девять агентов на главной площади города иначе как беспечностью назвать было нельзя.
После возмутительных майских событий, когда общественные работы были сорваны, а стабильность политической системы поставлена под угрозу, канцлер лично внимательно следил за состоянием отдельных умов и настроением множества в стране. Поведение силовых структур в критической ситуации Зигфрид Бер оценил как провальное, озвучив свое мнение на этот счет на заседании сената и с удовольствием объявив по случаю публичный выговор генералу Родригесу, а заодно и его приближенному, полковнику Сорго.
Уже двадцать шестого мая без лишних проволочек для снижения социальной напряженности был создан контрольно-разведывательный орган под кодовым названием «Око Зигфрида», задачей которого стал сбор сведений о неблагонадежных гражданах и разных подозрительных действиях. «Око» имело законотворческие полномочия, чем вызывало волну возмущения сенаторов, которые пока высказывались только в кулуарах, боясь выносить на открытое обсуждение недовольство канцлерскими инициативами, все больше меняющими политический режим в стране в сторону единоличной узурпации власти.
За месяц работы «Око Зигфрида» приняло несколько законов, сразу утвержденных канцлером. По одному из них с первого июня гражданам Солерно запрещалось собираться в любом месте количеством более трех человек. Горожане отнеслись к новому порядку скептически, предположив, что подобные ограничения могут касаться только политических сходов, но уж никак не простых мирных жителей. Однако, когда в первый же выходной день некоторые столкнулись с невозможностью прийти в кафе вчетвером и вынуждены были отменить семейный ужин вне дома, по городу поползли слухи, что тюрьма Маунга Матэ, закрытая победоносным канцлером-освободителем, на самом деле только расширила свои границы, захватив город и превратив каждый дом в камеру заключения.
– Государство отказывается тратиться даже на поимку и арест преступников, – заметил как-то Хименос, штурман третьего разведывательного звена, негромко беседуя с Маурильо в саду. – Теперь задача вычислять преступников отпала, по сути, каждый из нас стал преступником по умолчанию. И нет необходимости сортировать на правых и виноватых: не важно, прав ты или виноват, итог один – все остаются дома. Каждый сам себе и судья, и тюремщик. Кажется, мы ввели в юриспруденцию новое понятие: презумпция виновности. И всем плевать на общечеловеческие принципы и конституционные основы: если единовластный решил – будет исполнено. Неужели сенаторы и министры думают, что коллективное молчание и потакание прихотям Трепетуна подстрахует их от монсеньорского гнева и убережет от того, с чем они давно перестали бороться? Неужели они, и правда, считают, что закрытие Горы Смерти делает канцлера гуманистом? Ну не настолько же они дураки! Да они сколько угодно могут вещать, что при легитимном правлении в тюрьме нет необходимости…
