– Успокоил, – сказал Ястреб; он и в самом деле поверил Исиэлю. – Тогда не стану больше отнимать твоё время. Спокойной ночи, отец.
– Благослови тебя Господь.
Наконец-то Ястреб остался один. Разделся, одежду убрал в шкаф. Дома не стал бы делать этого, а тут как-то стыдно было не соблюдать порядок – ещё и потому, что все подобные недостатки будут братией отнесены на счёт и его коллег, так что не стоило подводить корпорацию – кому-то другому тоже может потребоваться помощь Обители. Недолго постоял под душем, расслабляясь – хотя и так уже весь был почти в растворе. Снял покрывало, откинул одеяло – и (ура, ура!) с наслаждением растянулся на чистейшей простыне. Сон был уже рядом, совсем рядом…
И прошёл мимо, разэтак его так! Бывает же!
А вместо сна явились мысли. Из маленькой точки возникла и раздулась, как воздушный шарик, как мыльный пузырь, потребность ещё раз пережить всё, что этим вечером было видено и слышано в монастырских стенах, проанализировать, сделать выводы – словом, всё то, что он решил было отложить на завтра, на свежую голову, вдруг понадобилось сделать сейчас. Пусть голова была и не первой свежести, зато следы – прямо со сковородки. И надо с ними работать, пока они не остыли.
«Ничем не пахло? – думал он вместо того, чтобы мирно похрапывать. – Обоняние у него не в порядке? Свежо предание… Запах был, точно, и теперь я, кажется, понял, какой именно. Не сразу сообразил, потому что самому давно уже не приходилось встречаться: в конторе нашей пользуются дезодорантами, естественно, мужскими. Совсем другой букет. А там, в подвале, в архиве, пахло духами. Даю что угодно на отсечение. Ду-ха-ми! И самое смешное – никак не мужскими. Женскими, друг Ястреб! Тонкий, горьковатый аромат. Вывод? Одно из двух: или там где-то была спрятана, кроме прочего, и дама – или же пользуется женскими духами молодой человек. И скорее второе. Вспомни: эта походочка… Фигуру под рясой, конечно, определить я не старался, но паренёк узкоплечий, это видно сразу. Или, если всё изложить одним словом – женственный юноша, архивный послушник. Тогда становятся на место и странные слова Исиэля, те самые, неожиданные, которые он, видно, хотел – и не смог удержать в себе. Насчёт поведения. Ах ты, отец библиотекарь!.. Что это в тебе вдруг взыграло, если не простая ревность? Может, этот мальчик, Ридан, податлив на ласку? Говоришь, в обители такого никогда не бывало? Может, ты и прав, и братия к такому греху не причастна, зато ты сам – выходит, грешишь? Ну да: быкам нельзя, но ты-то – Юпитер, не иначе! А я было тебе поверил. И зря. Если ты тут с этим юношей разводишь амуры, думаешь, об этом никто не знает? В таком замкнутом пространстве всё становится явным, а дальше – известная психология: если уж начальство грешит, то нам и подавно можно, тем более, что известно испокон веку: не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься…»
Так размышлял Ястреб вместо того, чтобы спокойно отдыхать, восстанавливать силы. Всё получалось вроде бы логично. Ну ладно, ладно. Непонятно только – а зачем об этом вообще думать? Какое отношение это имеет к Смоляру? К делу? И близко не лежит. И всё же раздумье продолжалось. Скорее всего потому, что подсознательно Ястреб чувствовал: не было под этой логикой чего-то такого – твёрдой основы не хватало, интуитивной уверенности в своей правоте. Что-то мешало её возникновению. Что же?
