Но не все макарьевцы интересуются молчунами. Люди все меньше знают друг друга и не хотят узнать больше, один видит в другом не того, кем он на самом деле есть. Тетя Маша, женщина уже почтенных лет, продававшая в помещении магазина полную корзину грибов, выразилась по этому поводу так:
– То, что Дубравин – человек неуговорный, точно. Но не чужевер какой – наш, местный, макарьевский. Избу новую облаживает, руки в полной исправности. Просто чудак-мужик. Сначала мне вдиво было, а потом привыкла. А то, что не говорит, – его дело личное. Зато в ушах другим мозоль не набивает.
Но самую распространенную легенду, касаемую местной молчаливой достопримечательности, изложила Галина Алексеевна Романова.
– Он сразу после выборов Путина говорить перестал, – сказала она. – Пришёл на участок, а там его и прихворостили – лишили голоса, не включили в списки избирателей. А коль такое случилось, дырка у него посередь души образовалась – разобиделся и стал изъясняться только с помощью записочек.
Впрочем, говорят, что в день своего 65-летия Владимир Павлович все-таки «оскоромился» – обронил несколько фраз в том же самом, единственном в поселке магазине, попросил что-то ему продать. А потом застеснялся, что «пост» нарушил, и с тех пор без тетрадки с ручкой снова нигде не появляется.
Но может быть, это тоже очередная легенда?
Не тот стар, что годами взял
Ждал я паром довольно долго. На берегу студентки Нижегородского архитектурно-строительного университета делали зарисовки старинных каменных башен с бойницами. Шла служба в храме…
И вот идет Дубравин навстречу. Бомж бомжем: в каком-то зачуханном наряде – рубашка не рубашка, куртка не куртка, кацавейка не кацавейка, не штаны, а что-то отдаленно их напоминающие. Но в тоже время гладко выбритый, а лицо просветленное какое-то. 67 лет и не дашь. Недаром ведь говорится: не тот стар, что годами взял, а тот стар, кто душой увял.
И то, что по словам Галины Алексеевны, дырка у него в душе, как-то не ощущалось. Только вот в глазах – вопрос и что-то невысказанное. Хотя и понятно: как это что-то высказать, если не говорит вовсе?
Сам Владимир Павлович версию по поводу обета молчания выдвигает другую. Свою безголосость он объясняет тем, что участковый Виктор Кристинин пытался обвинить его в скупке краденого. И сразу хмуреет, становится лет на десять старше.
«Я действительно купил у одного мужика из местного леспромхоза резиновые сапоги, – пишет он в своей тетрадке. – В 1992 году леспромхозовец, видимо, стащил их и продал мне за сто рублей – очень хотелось выпить. А я с директором леспромхоза Станиславом Петровичем Пустыгиным в одном классе учился, уважаю его. Хотел вернуть, но не успел. А после допроса участкового замолчал».
Так это или нет, сказать трудно. Галина Алексеевна утверждает, что Дубравин решил не говорить до 2024 года, хотя сам Владимир Павлович это опровергает: мол-дескать, не давал такого зарока. А голосовые связки не напрягает, бережёт их потому, что объявил не какую-то там заурядную голодовку, к которым мы давно уже привыкли, а хитрую молчанку. И местные власти сначала призадумались: что это всё сие означает? А когда увидели, что ничего, махнули рукой. Ну, хочет человек молчать – это всегда пожалуйста, от этого властям ни жарко, ни холодно. Даже наоборот – спокойнее.
Семья «протестантов»
Дух протеста витал в доме Дубравиных, может, лет шестьдесят, а может, и больше. Двое его ближайших «сродников» – сестра и брат – погибли в раннем возрасте. Брат, Василий, утопился то ли от несчастной любви, то ли из-за чего-то другого – сейчас уже и не упомнишь. Сестра по той же причине бросилась под поезд. Двоюродный брат – тоже Василий, Василий Чибисов – был обвинен в поджоге дома. Но он, как считает Владимир Павлович, в криминале замешен не был, просто подвернулся под горячую руку.
