– Ну да – он понюхал консервы и одобрительно кивнул – так и живу. После аварии на станции многие тута остались, в тридцатикилометровой зоне, почитай одни только старики, а кому мы еще нужны? Так и живем себе помаленьку даже после конца света, войну ить пережили и конец света тоже переживем.
Брама вытянул флягу, разлил по кружкам и протянул деду:
– Ну, держи, дед, извини, что не по имени. Не представляли нас.
– Да чево там. Митрич я, так все и зовут – дед Митрич.
Они выпили, дед зычно занюхал в рукав, одобрительно крякнул:
– А вы сами кто будете, сынки, откуда такие?
– Я Брама, а это Шуня.
– Брама? Ты глянь, и впрямь брама – в плечах косая сажень. А сынка-то где укусила гадина?
– Да тут и угостил василиск. Едва ноги унесли.
– Василиск? А, каменщик. Ну да, большущий и лютый дюже. Погодь, есть у меня тут…
Дед потянулся за тощим узелком, развязал, оттуда пахнуло травами, и он вытянул диковинный корешок.
– Пожуй, это живик-корень, от каменщика первое средство. Да ты небоись, думаешь коли болотник, то у меня и души нет?
Брама рывком отскочил от костра и вскинул «грозу».
– Ух, какой! – кашляючи засмеялся дед – да ты не бойся, небось, баек всяких наслушался? Ну да, болотник, изломало меня жизнью, и разве ж я виноват, что после конца света у меня, на старости лет вместо руки такое вот отросло?
С этими словами из левого рукава, распрямляясь словно крыло летучей мыши, выглянула внушительная шипастая коса, на изгибе которой сжимала и расправляла пальцы ладонь.
– Думаете, оно мне надо, сынки, или просил я это? А меня никто не спрашивал ить, отросла и все.
С этими словами он спрятал косу в рукав, потирая озябшие ладони.
– Вот так оно быват, и не просил и не молил – сама появилась, а мне после этого хоть в землю живым. Но душ я не гублю, и человечины не ем. Это бурлаки, которые здесь валандаются, напридумали и под сто грамм рассказывают.
Брама осторожно присел и положил автомат возле себя.
– Митрич, ты учти – стреляю я метко, так что не шали!
– Дык куда уж мне, детей только пужать, да козе траву косить.
– Какой козе? – пуще прежнего удивился Шуня, и осторожно взял предложенный корешок.
– Обыкновенной, рогатой, о двух, значится рогах, али головах. Тьфу ты… туды ее в качелю, кто ее стерву теперь разберет, сколько у нее рогов, а сколько голов? Молоко дает и то хорошо. Зона она не только по людям прошла, скотину ведь тоже не миловала. И бегает теперича Манька, траву щиплет, да морлоков отпугивает. Вредная, хоть плачь, как ускачет шельма на болота, а мне ее потом ищи день-деньской. Вот и чапаю за ней потихоньку. А ей что? Прыг-скок, с кочки на кочку, да и хвостом помахала.
– А вы, Митрич, хорошо эти места знаете? – Брама, не спуская с деда глаз, осторожно разлил остатки из фляги.
– Знаю, как не знать? Ежели вперед – то на Припяти выскочите, только худо там – от радиации не продохнуть, а если назад – он указал узловатой палкой, то аккурат к Шельману выйдите.
Брама аккуратно выскреб остатки с банки, с сожалением положил на землю:
– К Шуману?
– Ага, к нему самому, да и кто его знает, Шуман он тама, али Шельман – прохфесур он и есть прохфесур. А вам туды надо?
– От своих мы отбились, когда из Развязки уходили. Знаете, где это?
– Как же не знать? – в сердцах сплюнул болотник – шпиёны американские и сюда заходили и многих на хуторке избили. Нелюди говорят, мутанты вы. Только разве сами они люди, в малых дитев стрелять? Ну, значится, не вышли обратно они уже с болот, куда таких супостатов отпускать живыми.
