– Ну а с этим, неприкаянным что? Аппарат фиксирует кому. Аккурат между небом и землей.
– Зубы ему разожми.
Бирюк, кряхтя, разжал лежащему зубы, и Звездочет выцедил ему в рот остатки остро пахнущей травами жидкости.
– И что теперь?
– Ты, Бирюк, главное помалкивай. Для тебя я Звездочет и не более, думаю тебе ясно.
– А что тут не ясного? Видать наверху лучше знают, что да как. И сдается мне, не придет больше Прасковья Павловна, мир ее душе. А я ведь даже привязаться успел к ней. Вредная, как и моя покойная супруга, из того самого Севастополя – он горестно склонил голову – Ты ведь первый кому она кроме меня показалась, так что даже если и захочу рассказать все равно не поверят. Еще и на смех поднимут, скажут, совсем сбрендил на старости лет.
Наверху глухо щелкнули засовы, выходя из пазов, уведомляя, что прямая угроза миновала и можно выходить наружу. Незаметно включилось потрепанное, видавшее виды радио, где комментатор передавал последние известия ИТАР ТАСС.
– Бирюк, старый хрыч – донеслось из рации – ты как там, жив?
– Жив я, что мне станет, сами то как?
– Потрепало нас, будь здоров, но авиация молодцы! Такую карусель тут устроили – половину состава от энуреза придется лечить не меньше чем месяц. Кстати, Звездочет там дошел?
– Дошел, и не один, а с раненым, но, правда…
– Что, правда? Бирюк, не молчи, тут Вербин такого успел насочинять, что впору к вам пару БТРов присылать.
– Все нормально, Периметр – смахнул испарину приемщик, уставившись изумленными глазами на вышедшего из комы неприкаянного снимающего с руки диагност – живой он.
Неприкаянный встал со стола, ощупал медальон и выключил маячок, Звездочет предусмотрительно успел подставить стул, и тот обессилено опустился.
– Ну как ты?
– Бывало и лучше. Но кроме этого – он указал себе на грудь и покивал головой – я ничего не помню. Даже имени. Единственное, что осталось в голове, это Севастополь, там есть уцелевшие…
Бирюк пошел багровыми пятнами:
– Ты думай, что говоришь, над Севастополем десять лет как метут пески.
– А какой сейчас год?
В погребе повисло напряженное молчание, и было слышно, как под плафоном лампочки жужжит мошкара.
– Дела – протянул Бирюк, озабочено поглядывая на Звездочета – видать или контузило, и память того, амнезия.
– Или кома – добавил Звездочет, рассматривая неприкаянного – год сейчас две тысячи первый, от рождества Христова и, если тебя это интересует, коммунизма все еще нет.
– Где нет, в СНГ?
– В каком еще СНГ? – подозрительно прищурился сталкер – Есть союз советских социалистических республик, СССР который, а про разные СНГ тебе лучше молчать. Целее будешь, я знаю, что говорю. У нас не особо жалуют приверженцев капитализма, Зона не Зона, но юсовцы тоже попадались. Нам с лихвой хватило десяти лет – до сих пор стоим на грани войны.
– Так это, Прасковья сказала, что он как чистый лист – вставил Бирюк – не помнит, значит, ничего.
– Вот пусть и будет Листом, а все остальное спишем на амнезию. Особистам не стоит знать про всякие там СНГ. Упекут в застенки, и правильно сделают. Смекаешь?
Новоиспеченный сталкер лишь кивнул.
– Ну, вот и хорошо, а пока пойдем на Периметр, и, если там техника жива, возможно, кое-что и снимем с твоего жетона. Идти сможешь?
Лист молча поднялся и начал ощупывать глазами пространство.
– Потерял что? – спросил Бирюк, копаясь в углу.
– Автомат, без него как без рук.
Приемщик брезгливо сморщился:
