Я научился выделять в звучании оркестра отдельные инструменты, заглушая мысленно звук других. Я мог, сидя в зале, слушать скрипку или рояль, полностью выключив звук остального оркестра, даже научился оставлять звук только одной скрипки, постепенно понижая мысленно громкость других.
Когда я бывал в плену музыки, отключалась моя способность слышать что-либо еще, давала сбой моя система постоянного мониторинга окружающей обстановки. Я забывал обо всем, я ничего не опасался, ни о чем не думал – парил в невесомости, чем-то напоминавшей Сонину страну.
Первые два года Баба Лена обязана была раз в месяц приводить меня в интернат на беседу с врачом – противным дядькой в проволочных очках, с резиновым молоточком в руках и списком непонятных, запутанных вопросов. Конечно, при этих посещениях я находил несколько минут повидаться с Веней и Соней. Они, как и я, были очень рады этим встречам.
Начиная уже с четвертого класса, я посещал интернат только один раз в три месяца, но зато в пятом Баба Лена устроила мне настоящий праздник – она договорилась с директором и Веня с Соней пришли к нам домой на мой день рождения, на целый день, Веня тогда исписал два блокнота.
С шестого класса визиты к врачу стали обязательными раз в полгода.
Вот тогда, при весеннем посещении, Веня меня напугал.
Я зашел к нему, присел на соседнюю кровать, он, казалось, через силу улыбнулся, вяло пожал мне руку, было впечатление, что он не рад.
В комнате стоял тяжелый запах. Я оглядывался и принюхивался, Веня это заметил, протянул мне блокнот:
«Я не моюсь».
– Почему?
«Я надеюсь стать для них противным. Но они сами насильно меня моют».
– Кто?
Он отвернулся к стене и больше не реагировал на мои вопросы.
Я прислушался, от него не исходила музыка.
– Ты не слушаешь музыку? – спросил я.
Он, не поворачиваясь, протянул руку, взял с тумбочки блокнот, что-то написал и, также глядя в стену, протянул мне ответ:
«Она больше не звучит».
В следующее мое посещение, я не застал Веню, пошел искать его по классам, встретил Соню.
– Он в больнице, – объяснила она.
– Что случилось?
– Он обжегся кислотой в классе химии.
– Ты знаешь, в какой больнице?
– Да, – она назвала адрес. – Меня к нему не отпускают, – она прикрыла глаза и оказалось уже не со мной.
Я взял ее за руку, зажмурился, но полет не получался, неужели мы потеряли связь?
Я уговорил Бабу Лену отвезти меня в больницу.
Веня лежал на койке с забинтованной головой.
– Что случилось? – я подсунул ему под правую руку блокнот, который лежал на тумбочке.
«Я сам облил себе лицо. Я думаю, что теперь я им буду не нужен. Я буду противен».
– Кто они?
«Не надо».
Больше он ничего не писал и закрыл глаза, только по бинту на лице пробежала слеза, оставляя мокрый след.
Я еще раз навещал его, больше ничего не спрашивал, но он сам написал про Соню:
«Она стала очень долго гостить в сказочной стране. Ее теперь лечат. Ее забирают в больницу, и она пьет лекарства. Она скоро станет обычной».
– Не верю, она не может не быть психом!
«Я уже иногда ее не узнаю. Она становится другой».
– Не может быть!
«Я тоже так думал».
– Я ее видел несколько дней назад. Она была обычной, закрывала глаза, улетала.
«Значит, ее скоро опять заберут. После каждого лечения она все дольше не может улететь».
А через месяц к нам домой пришел милиционер.
Он долго разговаривал на кухне с Бабой Леной, они закрыли двери, усадили меня в дальней комнате и шептали тихо-тихо. Я слышал только обрывки: «Его нельзя, у него психика тонкая», «Но он недавно виделся с товарищем, он может что-то знать» и еще много подобных туманных фраз.
