«Такие, как ты, нужны твоим братьям, – заявил пришелец, подумав. – Они уже начали строить новую жизнь. Они ни от кого не зависят и все решают своим… – Пришелец снова помедлил, собравшись было сказать „умом“, но в последний момент заменил это слово на „рассудок“. – Рассудком. Они частно предпринимают и вынимают барыш».
Петр Клутыч вспомнил недавнее караоке. И человека в цветастой рубахе, певшего песню «Не нужен нам берег турецкий», которая очень нравилась Петру Клутычу. Спеть ее самостоятельно, прямо сейчас, он не отважился.
«У твоих братьев равные возможности, – втолковывал голос. – Они трудятся честным трудом и будут счастливы. Сейчас мы отправимся к ним».
Петр Клутыч вдруг похолодел, догадавшись, что Кашель – у братьев.
Эта мысль положила диспуту конец.
Во-первых, если эти палачи справились с Кашлем, то сопротивляться бесполезно. Кашля, бывало, вязали сразу две медицинские бригады – и ничего. Во-вторых, Кашлю будет, как-никак, веселее, когда с ним рядом обозначится земеля и даже сверх земели: сосед.
Петр Клутыч, борясь с ужасом, покорно сел в постели, взял паричок и надел его.
«Кто ты такой?» – проскрипело в голове.
– Петр, – растерянно объяснил Петр Клутыч.
«Где дурак?» – инопланетянин, не двигаясь, задал следующий вопрос.
Тут бы Петру Клутычу и догадаться, что он имеет дело не просто с образом, спроецированным в его конуру, но с образом робота, который не в состоянии переварить мгновенное изменение внешности. Он не догадался, но действовал правильно.
– Дураков нет, – он, отвечая, не вдавался в смысл ответа: просто ляпнул готовую, заученную конструкцию.
Образ, не видя более никакого сходства с заданным объектом, начал расползаться. Там, где он стоял, возникла неприятная вертикальная щель с неровными краями. По сознанию Петра Клутыча прогулялись смутные анатомические ассоциации.
«Туда тебе и дорога», – подумал Петр Клутыч, клацая зубами.
Существо бесшумно втянулось в щель, служившую, как ему позднее растолковали, коридором между мирами.
Тогда он спрыгнул на пол и босиком побежал к выключателю. Комнату озарил домашний свет.
О довершении сна не могло быть и речи. Петр Клутыч решил, что остаток ночи он просидит, забившись в угол и закрывшись руками. Одеяло над головой его чем-то не устраивало. Но он не сумел высидеть и минуты. Хотя ему было очень страшно выходить на улицу, он пересилил себя, наспех оделся и вышел. И там, снаружи, предпринял действия, которые, вернись ночной гость, преобразили бы Петра Клутыча в еще более лакомую приманку.
Петр Клутыч купил себе выпить, выпил, но ему не особенно полегчало.
Очень быстро, несмотря на ранний – или поздний, как угодно – час, нашлись какие-то сопровождающие доброжелатели. Они доставили Петра Клутыча в реанимационное отделение ближайшего ресторана.
Таким образом, он окопался в круглосуточном ресторане «Государь» и постепенно, в мыслях, с тяжелым возбуждением, отождествлялся с прототипом вывески.
Через час, когда сделалось почти хорошо, его вышвырнули за дверь; содрали предварительно паричок и, торжествуя, выпинали эту вещь следом. За несдержанность и развязное поведение в зале.
Он и пукнуть-то хотел для завершения чувства внутренней гармонии, для полной в ней уверенности: так все складывалось ладно, один к одному, что машинальное устранение несовершенства, мелкой потребности, явилось бы скромной точкой в акте сотворения мирного микрокосмоса. Но вышло громко, и микрокосмос взорвался, рождая неуправляемые, как кометы, последствия.
