Никакого жара, грохота, рева встречного ветра, комната просто померкла, а взамен проступил край каменной стены старинной кладки, за нею смутно различим некий пейзаж, можно угадать деревья, но все так серо и расплывчато, словно смотрю на попавший под дождь карандашный рисунок.
Я влез в шкуру исчезника и сделал шаг вперед. В лицо с силой пахнул резкий и чистый воздух, здесь намного прохладнее. Я обнаружил себя на веранде высокой башни, если это башня. В трех шагах два стола, в кресле женщина с тем лицом, что я увидел с помощью браслета Иедумэля, а спиной ко мне мужчина с большой лысиной и неопрятными седыми волосами вокруг плеши.
Халат его мне показался знакомым, такой был на Энгилфиде, который занимался наблюдением за периметром, до сих пор не знаю, что это за работа. Но это не Энгилфид, тот был повыше, а этот совсем коротышка. К тому же Энгилфид не снимал свою красную тиару, а этот светит лысиной, но если бы мог носить такую же шапку, то обязательно бы воспользовался…
Что я лезу со своим уставом, мелькнула мысль. Возможно, у них лысина как раз и служит признаком великой красоты, ума и благородства.
Беседуют тихо, меня не замечают. Правда, лицом ко мне только Беата, все такая же не по-эльфийски крепенькая, с непривычно широкими для эльфов плечами, брови густые, хотя даже в затерянном племени Барноэля у всех вытянутые в тонкие шнурки и загнуты красивыми дугами, придающими удивленное выражение.
Еще когда мои подошвы коснулись пола, мне показалось, что мужчина чуточку дернулся, но продолжал слушать возмущенный голос женщины:
– …и потому меня это задевает! А ты, что ты?
Он проговорил степенно и по-барски нехотя:
– Милая Беата, конечно же, мне это не нравится тоже. Однако ты знаешь, все зашло слишком далеко…
– Именно, – возразила она, – слишком далеко… Час в полдень – это куда ни шло, простолюдье ко всему привыкает…
Он кивнул.
– Но благородные люди, – сказал он снисходительно, – чувствовали недовольство, так?
– Это не просто недовольство, – отрезала она. – Это уже злость и даже ярость! Когда те начали два часа в сутки рыскать по городу, а теперь уже и три…
– Недовольство благородного сословия перешло в возмущение, – согласился он. – Беата, я с тобой согласен во всем. Меня это тоже унижает, но что мы можем?
– Не знаю, – отрубила она.
– Я тоже не знаю, – произнес он искренне.
Она сказала с нажимом:
– Но что-то должны? Филипп, ты же лучше других все понимаешь!
С холодом во всем теле я вспомнил тех чудовищных волков-оборотней, что мчались по улице опустевшего города. Огромные и массивные, не меньше чем по двести фунтов каждый, все в буграх мышц, острые клыки длинные, как ножи, когти высекают искры о булыжник… но в дрожь меня бросил тогда именно взгляд, который один из оборотней метнул в мою сторону: холодный и беспощадный интеллект в глазах, абсолютно аморальный и бесчеловечный, но самое страшное, что это не просто разумные звери, а нечто намного более страшное, намного.
Я перевел дыхание, и снова мужчина вроде бы насторожился, сделал паузу, прислушиваясь.
– А что мы можем? – спросил он. – Мне кажется, уже упущен поворотный момент.
– Какой?
Он пояснил:
– Когда еще можно было что-то изменить.
– Но мы сильнее! – сказала она с жаром. – Нас целый город!.. Да что там город – все королевство!
Я не видел его лица, но кожа на темени чуть сдвинулась, словно он сильно сморщил лицо.
– Беата… Горожан это все еще устраивает.
