– Проходил тут какой-то черный рыцарь с лицом, словно сырое мясо, и с такой постылой хмуростью, какой я еще никогда не видел, – заметил юный весельчак. – Полагаю, его уже нет в живых?
– Я дал ему нечто такое, что должно вылечить его от хмурости и послужить к оправданию цвета его лица, – ответил граф. – Мало того, я дал ему возможность обрести жизнь вечную… О, Гастон! – вдруг воскликнул он. – Едем на юг! Там солнышко светлыми пятнами ложится на дорогу, там благоухают апельсины… Едем на юг, дружище! Мне чудится, что я сейчас беседовал с ангелом небесным. И теперь-то, когда я дал ей крылья и она отлетела от меня, я начинаю познавать, как горячо я ее люблю! Скорей, Гастон! Мы уедем на юг и там увидим Бертрана, и сложим еще много песен про добрых женщин и про бедных мужчин.
– Черт побери! – воскликнул Гастон. – Я еду с вами, Ричард, потому что я тоже бедный: два дня у меня во рту не было ни крошки.
Так выехали они из леса Сен-Поль-ля-Марш. Ричард принялся распевать про Жанну Чудный Пояс. Никогда не любил он ее так, как теперь, потеряв возможность любить…
Глава V
Как состязались в пении Бертран де Борн и граф Ричард
И днем и ночью пел Ричард о Жанне. Он был вне себя от волнения, его поэтическое настроение достигло высшей степени возбуждения. Вся местность принимала в его глазах ее окраску, ее облик, ее прекрасный, благородный вид. Выпуклые холмы Вексена напоминали ее перси; леса, облитые пылающим золотом, походили на ее рыжеватые волосы; в тихих зеленоватых водах он читал тайну ее прекрасных глаз; в молочных волнах октябрьского тумана виднелись ее спокойные брови. Ровный свет Босы, такой благодетельный и вместе с тем строгий, был изображением ее души. Чудным поясом охватывали Турень реки Вьенна и Луара: чудно опоясывалась Жанна, с ее девственной лентой на пояснице, со щитом синего льда на сердце. Все дальше по дороге на юг, до самого Тура, не прекращались хвалебные песни: Ричард был неутомим в своей погоне за сравнениями. Но вот Пуатье, его родина, страна более знакомая! И по мере того, как Ричард взбирался по серым вершинам Монтагрье и уже виднелась цель странствия, он превращался в ученого толкователя старины: он изъяснял свои былые восторги.
– Гастон! Не вздумай уверять меня, что моя Жанна была мне неверна, – объявил он. – Никогда она не принадлежала мне так всецело, как в ту минуту, когда отдалась другому, никогда не любила меня горячее! Такова сила, дарованная женщинам, что они управляют вселенной. Это – сила Сына Божия, который Сам принес Себя на заклание и сделал нас Своими палачами из любви к нам. Я исполню свой долг: обвенчаюсь с этой французской девицей, и среди пыла страсти она не угадает никогда, что, в сущности, в моих объятиях будет Жанна. – Глаза его наполнились слезами. – Мы с ней будем венчаны на небесах, – прибавил он, вздыхая.
– Deus! – воскликнул тут Гастон. – Но, Ричард, такие браки могут прийтись по вкусу скорее небесам, чем людям. Человек – животное чувственное.
– Но в нем есть и душа, – возразил Ричард. – Только она так глубоко запрятана, что до нее могут добраться лишь тонкие девичьи пальцы. И, чувствуя это прикосновение, человек сознает, что в нем душа еще жива. Оставьте меня наедине с самим собой: я не весь еще погряз, не весь предан дьяволу! Я исполню свою обязанность, женюсь на этой французской девице, а любить буду, пока жив, мою золотую Жанну!
